Она уже поднимает ногу, чтобы сесть в салон автомобиля, как её окликают по имени, и Инён останавливается, бросает короткий извиняющийся взгляд на Ким Усина, что придерживает для неё дверь, и оборачивается.
— Действительно собиралась уехать, не попрощавшись?
Ей страшно неловко под взглядом тётушки Хеми, которой она, вроде как, всё это время нравилась. Инён, закусывая нижнюю губу, на самом деле думает, что предала не только Чонгука — обманула доверие или его подобие гораздо больших. Поэтому действительно собиралась уйти из жизни всех этих людей быстро и так же незаметно, как и появилась.
— Милая, — неожиданно нежно зовёт её женщина, подходя ближе, и, мягкими ладонями касаясь её лица, заставляет поднять взгляд, — никакой конец света не наступил. Ну ладно Чонгук — хотя бы ты не делай из всего произошедшего трагедию.
Тётушка Хеми улыбается совсем так, как раньше: мягко, тепло и нежно, сверкая тонкими морщинками-щёлочками в уголках глаз. В душе у Инён почему-то сразу от одного её вида начинает теплеть. Она не понимает, что женщина имеет ввиду, искренне недоумевает, почему их фактическое расставание считает чем-то несерьёзным, но неожиданно для самой себя чуть успокаивается и выдыхает, кажется, много спокойнее, чем прежде.
— Я звала его проводить тебя, но ты ведь знаешь этого упрямца — засел в своём кабинете и видеть никого не хочет.
— Было бы странно, если бы Чонгук был здесь, — улыбается Инён несмело. — Всё же мы не то чтобы расходимся друзьями.
— Расходитесь? Девочка, что за глупости? — хмыкает тётушка Хеми, пальцами забирая за её уши выпавшие из хвоста пряди волос. — Вам обоим лишь нужно время.
— Чонгук сказал мне уйти, — не соглашается она. — И сделал верно.
— Чонгук предоставил вам то самое время, — женщина вздыхает и, опустив руки, делает шаг назад. — И я очень надеюсь, что вы оба примете решение, которое сделает вас счастливыми вне зависимости от того, каковым оно будет. Мой сын сейчас злится на тебя, совершенно не понимая, но это пройдёт.
— А вы злитесь на меня?
— Обязательно бы и злилась, и осуждала, не окажись много лет назад на твоём месте, — тётушка Хеми вдруг смеётся, пока глаза её совершенно однозначно увлажняются, а Инён правда не понимает, как можно быть настолько потрясающей. — Скажу тебе прямо: будь Сонши жив, он бы сейчас оттаскал Чонгука за ухо, приговаривая, что тому ещё с тобой повезло.
Она правда не хочет улыбаться, действительно не считает это допустимым, но губы отчего-то сами собой растягиваются, обнажая зубы, и Инён не остаётся ничего другого, кроме как получить улыбку в ответ. Женщина на прощание крепко сжимает её в объятиях, коротко целует в щёку, шепчет на ухо что-то наверняка важное и нужное, однако она совсем слов не разбирает, а потом — уже сидя в машине — всё же не сдерживается и снова заходится в рыданиях, жутко стесняясь присутствия Ким Усина и ненавидя саму себя за слабость.
Её жутко рады видеть и отец, и коллеги. Нара неожиданно огорошивает заявлением о том, что они с Чжинпалем решили пожениться, а сам парень смешно в это время поправляет вечно съезжающие с носа очки и несмело кивает головой. Инён за ребят искренне рада, действительно счастлива узнать, что они решились на такой ответственный шаг, но почему-то улыбаться себя заставляет. Отец не спрашивает ровным счётом ничего, не лезет с вопросами и не интересуется произошедшим, лишь поджимает недовольно губы, когда она просит дополнительные смены, и качает головой, когда по утрам на её лице замечает следы сильной усталости. Инён действительно ударяется в работу так, как никогда раньше, рассыпается в натянутых улыбках, поддерживает напряжённых клиентов, переживающих о своих питомцах, проводит операцию за операцией, всеми мыслями находясь в выверенных алгоритмами действиях, и только по ночам утыкается в подушку, не находя сил на сон, и вспоминает то, от чего сбежала сама. Инён думает, что Чонгук чертовски прав — она действительно не знает, кажется, чего хочет на самом деле. Или знает, но ей смелости и храбрости не хватает на то, чтобы жить вместе с этими желаниями в разумном симбиозе. Девушка поэтому ночи начинает любить и ненавидеть одновременно. Любить — потому что они с головой накрывают её покрывалом, сотканным из лучших воспоминаний о прошедших месяцах. Ненавидеть — потому что эти же воспоминания ничего, кроме боли и отвращения к самой себе не приносят. Она даже начинает видеть в себе эгоистку — ту самую, о существовании которой ранее действительно не подозревала, всегда стараясь и пытаясь интересы по крайней мере ближних людей ставить выше своих. А теперь вот понимает, что, кажется, сбежала, испугавшись за одну только себя, прикрываясь заботой о Чонгуке и не хотя даже слушать о том, что он сам думает обо всём этом. Прикрылась для чего-то тем, что сама будто бы знает, что ему нужно и что ему подходит. Поступила подобно тем, кого сама на дух не переносит, в пух и прах испортив всё то, что было и могло бы быть.
Инён действительно заставляет себя улыбаться, пока рядом счастливо щебечет Нара, листая каталоги свадебных платьев. Она действительно заставляет себя работать, чтобы не утопиться в никчёмной и страшно позорной жалости к самой себе. А ещё действительно заставляет не вспоминать, мотает головой, выгоняя оттуда все мысли, что считает теперь недопустимыми, и хочет забыть обо всём чуть меньше, чем — одновременно — не забывать никогда. Инён слушает о банкетном зале, выбранном для торжества друзей, слушает непрекращающиеся жалобы на состояние здоровья животных — осенью действительно начинаются обострения, слушает всё то, что говорит ей отец, когда вечерами они вместе смотрят телевизор, заказав еду на дом, и даже слушает, что пытается донести до неё Ким Ёнджи, столь неожиданно позвонившая. Да вот только Инён слушает, но не слышит. И именно Ёнджи, кажется, становится той, кто понимает это лучше остальных. И именно по этой причине на следующее утро оказывается на пороге клиники вместе с померанским шпицем подмышкой.
— Необычный окрас, — это действительно оказывается единственным, на что Инён хватает.
— Я тебя чертовски осуждаю, — припечатывает в ответ Ёнджи так же неловко.
Девушка отмахивается от Чжинпаля, что привычно стоит за стойкой и напоминает о том, что у неё назначен приём через несколько минут, и приглашает Ёнджи в смотровой кабинет, понимая, что поговорить им, кажется, действительно нужно, но делать это в маленьком вестибюле — верх неразумности.
— Он в порядке, — хмыкает девушка, усаживая шпица на специально приспособленный столик — тот кажется абсолютно спокойным и довольным, оглядываясь по сторонам, — за исключением того, что тяпнул Тэхёна за палец, когда он попытался меня обнять.
Инён прыскает невольно, представляя себе эту картину, и ощущает даже, как потихоньку возникшая неловкость сходит на «нет». Она прекрасно осознаёт, что Ёнджи в целях планового осмотра животного обязательно выбрала бы куда более представительную и дорогую клинику, даже несмотря на их знакомство, и всё же девушка сейчас здесь — а значит жаждет почему-то разговора, а не чего-то иного. Вот только Инён совсем не знает, что тут можно обсуждать, если ещё минутой ранее та призналась, что действительно сильно осуждает её.
— В итоге вчера они поссорились, — продолжает Ёнджи, вздыхая так тяжело, что становится понятно — подобный дурдом уже действительно стоит ей посреди горла, — а сегодня этот красавец, — кивает она на довольного собой шпица, — оставил подарок сразу в трёх парах обуви. Тэхён, как ты понимаешь, в бешенстве.