Анастасия Воскресенская, Amarga
Sombra nocturna
Бабочка под стеклом была серебристо-белой, с прозрачными лапками и усиками, крылья в разложенном состоянии могли бы закрыть Вендалу ладонь. В сущности, она походила на довольно крупную птицу, если не вглядываться.
— Интересуетесь? — главврач перехватил его взгляд и улыбнулся.
Если пациент проявляет хотя бы слабый интерес к жизни, то выздоровление ускоряется многократно.
— Нет, не люблю бабочек. Извините.
Вендал Макабрин притянул к себе стоявшие около стула костыли, неловко поднялся и похромал в коридор, задержавшись, чтобы толкнуть и закрыть дверь. Загипсованная правая нога его болталась на весу, но там, где полагалось быть ступне, не было ничего.
В ту ночь его «вайверн» вместе с другими вовзращался на базу, удачно выполнив «тактическое взаимодействие с живой силой противника». Если говорить по простому — они отбомбились по танковой колонне Маренга, шедшей на север от Перекрестка. В сумерках противовоздушная оборона не причинила им никакого вреда. Пятерка «вайвернов» уже обогнула Щурью Косу и практически вошла в безопасное воздушное пространство. Вдруг на машине Вендала отказал топливный насос и она с воем пошла к земле, кашляя и подергиваясь в тщетных попытках выровняться. Вендал еще помнил крик своего оруженосца, занимавшего место стрелка за единственным пулеметом, а потом был треск деревьев и темнота.
— Сэн Вендал! Сэн Вендал, очнитесь.
Мальчишка тряс его, совал под нос нашатырь из аптечки. Вендал застонал, попытался разлепить глаза. Остро, наплывами болела нога, так что уводило в тошноту и беспамятство.
— Сэн Вендал, у вас кровь из сапога течет… Очнитесь же!
Вендал с трудом поднял голову, сел и стиснул зубы. В темноте белело лицо оруженосца, с размытыми черными полосами то ли гари, то ли мазута. Пахло мокрой осенней листвой, взрытой землей и кровью.
— Что с самолетом?
— Всмятку. Чуть-чуть не дотянули до наших.
— Давай, помоги мне встать. Оуууу. Так, понял, не надо, пусти.
Бессмысленная и бесполезная громада «вайверна» темнела в конце пробитой ими просеки.
— По нам не стреляли. Что за херня.
— Вроде нет.
Открытый перелом, кость ходит под голенищем, кровь течет так, что нога стремительно немеет наверху ниже колена. Он содрал ремень и попытался наощупь наложить жгут.
— Так, Ланс, ты поможешь мне сделать перевязку, потом пойдешь и приведешь спасателей, а я останусь с машиной. Доберешься?
— Да, сэн Вен… — мальчишка запнулся и рухнул как подкошеный.
В окно госпиталя было видно густое, как синее вино, осеннее небо. Пестрая листва молчала на ветках, солнце пятнало золотым пол в палате и ползло на стену. Вендал отложил эспандер и уставился на теплые солнечные пятна. Если бы он был нежной столичной девицей девятнадцати лет от роду, то наверное сказал бы, что у него хандра. Но он был опоясанным рыцарем, боевым летчиком и командиром звена пикирующих бомбардировщиков в чине капитана. Где-то под сердцем ныло и жгло, будто и там поселились фантомные боли, как в ампутированной ступне.
Зашла медсестра, улыбчивая и аккуратная, как маленькая птичка. Принесла лекарства, обезболивающее, пошутила насчет последних новостей, спросила — не закрыть ли окно. Он попросил оставить, как есть, улыбнулся, привстал, когда она выходила, потом снова сел на аккуратно застланной койке, выпрямил спину и снова уставился в стенку.
Ногу перекорежило так, что двигаться даже ползком было практически невозможно. Время от времени раз Вендал впадал в забытье и боль отступала. Нескольких судорожных рывков хватило, чтобы понять, что у Ланса огнестрельное ранение головы, несовместимое с жизнью, если говорить по простому — он убит. Что самостоятельно наложить повязку Вендал не сможет, потому что ступню и голень в целом состоянии поддерживает только сапог, а жгут не затягивается достаточно. Не понял он одного, почему неизвестный, стреляющий в ночи, будто при свете, не нанес несовместимое с жизнью огнестрельное ранение и ему.
Пока он обдумывал эту ценную мысль, прислонившись к колесу «вайверна» и сражаясь с подступающим от кровопотери небытием, в темноте почудилось движение. Вендал поднял пистолет, но руку неудержимо водило и он уронил ее вместе с оружием, обретшим вдруг тяжесть камня.
Некоторое время было тихо, потом он увидел около себя ногу в сапоге, жесткий край плащ-палатки и — в неизмеримой от головокружения высоте — равнодушные раскосые глаза, белые полупрозрачные пряди, острое ухо. Украдчиво блеснул нож в прижатой к бедру руке. Тошнота стала невыносимой и он наконец потерял сознание надолго.