выдохнуть его имя, сжал ее голову ладонями и
поцеловал вновь, жадно и страстно, словно стремился из
глубин ее извлечь и присвоить всю ее сущность, все ее
существо.
Кэтрин пыталась найти слова, чтобы дать ему
почувствовать ее боль и страдания при одной мысли о
том, что он может быть с Дженни; но его серые глаза
вновь
лишили
ее
дара
речи.
Кэтрин
вдруг
почувствовала, что все его разговоры о Дженни не более
чем слова, что любит он ее, и даже отрицать это
смешно.
Тщетно пыталась она бороться с затопившими ее
чувствами, оторваться от его губ... Битва вновь была ею
проиграна, всякий дух сопротивления сломлен. Он
ослабил свою хватку, но ее собственные руки
неизвестно как и почему оказались на его плечах и
обвились вокруг могучей шеи Донована...
Словно уловив момент капитуляции, он уже ласкал ее
и целовал вновь и вновь. Кэтрин в последний раз
попыталась собрать остатки воли, но вместо протеста
издала слабый стон страсти.
Донован не мог ни о чем думать, кроме как о чуде,
происходящем всякий раз, когда он держал жену в
объятиях. Тело ее сдавалось... Но вся ли Кэтрин в его
власти? Действительно ли эта сводящая с ума,
непредсказуемая женщина всецело его в эти моменты?!
Ведь когда она была в его объятиях, губы ее
приоткрывались
навстречу
его
губам,
тело
сладострастно изгибалось, стремясь как можно теснее
370
прижаться к нему! Донован не хотел ничего, только
возноситься с ней на волшебные высоты страсти, где
уже нет «я» и «ты», где остается лишь одна истина —
слепящий
свет
блаженства...
Он
прижался
к
пульсирующей жилке на шее жены, в то же время
освобождая ее от одежды, пробиваясь к мягкому теплу
ее плоти; Кэтрин дрожала, желание переполняло ее,
стремясь выплеснуться на поверхность. Она слабо
застонала, прося еще, еще, еще...
Он, проникнув в нее, начал двигаться, сперва
медленно, ловя каждый момент, играя с ней, дразня и
возбуждая пальцами и губами, пока она не забилась под
ним в страстном экстазе. В ее мире теперь не оставалось
ничего, кроме него и горячих волн желания,
затопляющих ее сознание; плоть Донована, казалось,
превратилась в горячий, раскаленный меч, пронзающий
саму ее душу, заставляющий все ее существо молить об
освобождении от этой муки. Почувствовав, что она
больше не в состоянии ждать, он проникал в нее глубже
и глубже, вновь и вновь...
Откуда-то она слышала свой голос, свои всхлипы и
мольбы; Донован шептал несвязные слова любви и
желания ей на ухо, и оба утратили чувство времени.
Холодным и мучительным показалось Кэтрин
возвращение к реальности; она испытывала стыд и
опустошенность, и разрыдалась в безутешном горе. Она
плакала, полагая, что для мужа она не более чем одно из
удобств жизни, способ извлекать удовольствие!.. Как
всегда, за мигом несказанного блаженства настал час
сомнений и неуверенности, час расплаты.
Донован чувствовал, что жена плачет, и не мог
утешить ее. Она отвернулась от него, и прошло много
371
времени, прежде чем смогла уснуть. Но Донован уснуть
так и не смог. По мере того, как бессонная ночь
тянулась, в нем начало зарождаться осознание ситуации.
Да, он проиграл. Он любит ее больше, чем любил
Дженни или кого-либо еще. Он не может без нее, и
утром ему придется признать эту горчайшую правду.
Ведь если Кэтрин любит Эндрю, то ему, Доновану,
придется делать выбор: либо ее счастье, либо его право
держать ее рядом с собой до конца. Завтра... завтра он
придет к окончательному решению...
Перед самым рассветом Донован Мак-Адам уснул.
24
Рассвет уже позолотил утренние облака, когда Кэтрин
осторожно выскользнула из кровати. Тщательно
одевшись, она немедленно поспешила к Энн, которая
уже не спала, что немало удивило Кэтрин. Она не знала,
что сестра плохо спала с момента бегства Эндрю, долгие
ночные часы молясь то за благополучие любимого, то за
здоровье и счастье Кэтрин, то за саму себя, чтобы иметь
силы встретить грядущие испытания.
—
Кэтрин, я не ждала тебя так рано!
—
Ничего, я подожду. Только поторопись,
пожалуйста, Энн.
—
Хорошо, — кивнула сестра.
Она оделась с максимальной быстротой, поглядывая