когда на носилках пронесут накрытый черным
балдахином гроб Якова III и бывший монарх проделает
свой последний путь в Кэмбускеннетское аббатство,
место захоронения шотландских королей.
В тон общему настроению небо в этот день
разразилось нескончаемым проливным дождем. Капли
воды били по стеклам и стенам, стекали с подоконников
и крыш, сливались в бурные ручьи и растекались
гигантскими лужами на грязных улицах. Над
сумрачным городом разносился неумолчный звон
колоколов.
Под приглушенную дробь барабанов кортеж с телом
мертвого короля проследовал через город. Гроб верхом
сопровождал король Шотландии, Яков IV, за которым
следовали его приближенные, и среди них — Донован
Мак-Адам.
Кэтрин стояла у окна вместе с Энн и Эндрю и
смотрела на траурную процессию, проходившую мимо
их дома. Донован глянул вверх, словно рассчитывая
увидеть ее. Он не мог видеть ни ее саму, ни слез на ее
щеках, но знал, что она сейчас плачет.
Страх охватил город, когда одного лорда за другим
начали уводить в Эдинбургский замок на суд и
расправу. В ожидании приговора они томились в стенах
49
крепости, где воссел на престол некоронованный
король, начавший свое правление с кровопролития.
В этот ранний рассветный час к охраняемому стражей
гробу, стоявшему в центре зала аббатства, проследовал
человек, чиркая шпорами по каменному полу.
Стражники не пошевелились. Не отрывая глаз от гроба,
он приблизился к нему и, только оказавшись в трех
шагах от постамента, заметил, что в зале стража.
— Оставьте нас наедине! — приказал он
безжизненно-ровным
голосом;
люди
бесшумно
удалились.
Упав на колени перед гробом, он уронил голову на
крышку и застыл, такой же неподвижный и безмолвный,
как колонны вокруг него.
За одной из них стоял Донован Мак-Адам. Слишком
хорошо зная короля, он чувствовал, что эти смутные
часы перед рассветом могут оказаться непереносимыми
для нового монарха, и тогда тот придет сюда. Он знал
также, что гнетет Якова, но не было на земле силы,
которая могла помочь отчаявшемуся, ибо мертвым не
дано воскреснуть. И все же присутствие друга,
способного понять силу тщеславия и жажду власти,
подвигшие Якова к действиям, итогом которых стала
смерть отца, могло хоть в какой-то мере облегчить его
страдания.
Яков не слышал, как Донован подошел и опустился на
колени за его спиной, но ему и не надо было слышать,
чтобы знать: друг — рядом. В зале царили сумрак и
тишина, и в течение долгих, длинных минут никто не
проронил ни слова. Потом Яков повернул голову,
пытаясь разглядеть в темноте глаза Донована.
50
—
Мне нужно твое слово, — тихо промолвил
король.
—
Боюсь, оно здесь не поможет, милорд, —
последовал такой же тихий ответ, но в голосе не было
осуждения.
Яков нахмурился.
—
По-твоему, я могу жить со спокойной
совестью... — Яков поколебался, — после того, как по
моей вине отец лишился жизни?
—
В том нет вашей вины. Я свидетель, что вы во
всеуслышание отдали приказ доставить к вам отца
живым и невредимым.
—
Я виновен, потому что я, и никто другой,
положил начало этой цепи смертей, последним звеном
которой стало это подлое, вероломное, кровавое
убийство. Мне еще предстоит научиться жить с
отягощенной страшным грехом душой.
—
Но вы мучаетесь, томитесь, страждете, а когда
человек страждет, он ищет прощения и искупления.
—
Прощения! Но кто же может простить меня?
— Наш Господь, — последовал твердый ответ. —
Он единственный, кто понимает нас до конца и ведает
все, что творится в человеческих сердцах.
Яков на несколько мгновений закрыл глаза, затем
вновь повернулся к Доновану. В его глазах светилось
понимание бренности и греховности человеческой
сущности, суетности всех усилий.
—
Может быть, ты и прав, Донован. Во всяком
случае, сегодня я сделал шаг в направлении того, о чем
ты говоришь.
Донован ждал. Ему было известно, что король выехал
ни свет, ни заря в сильный ливень, запретив кому-либо
51
сопровождать его. Должно быть, в этом заключалось
своеобразное наслаждение — скакать сквозь непогоду,
подставляя лицо дождю и ветру, заглушая голос