В баре «Ренессанс» было малолюдно — разве что за столиком возле окна пировала компания во главе с лейтенантом Мокакиным. Недоброжелатели звали его Мартышкиным (по цепочке Мокакин-Макакин-Мартышкин). Что отчасти объяснялось его общительностью, подвижностью и волосатостью (волосы торчали из ушей, из носа и росли даже на третьих фалангах пальцев!), делавшими его похожим на одомашненного орангутанга.
Рядом с Мокакиным-Мартышкиным сидели двое — старший лейтенант Постников и лейтенант Ушанский. Они пили кальвадос малоизвестной в других местах Солнечной системы, но отчего-то популярной именно на Марсе марки «Долматовский».
Судя по характерной жестикуляции, все трое были, что называется, «на поддаче».
Матвей попросил у бармена кофе, дружелюбно помахал компании рукой и думал было тем и ограничиться. Однако, когда кофе материализовался перед ним на барной стойке, он понял, что если сейчас же не вольется в общество выпивающих коллег, то, неровен час, его раздражение достигнет максимума. И не дай Бог господину Пивное Брюшко заявиться в бар с вестью о том, что у выбранной им, Матвеем, авиетки подходит к концу ресурс маршевого!
«Тут-то я и засвечу ему между глаз! Несмотря на все благое влияние губернаторской дочери Анны. А дальше будут суд, штраф, гауптвахта, отстранение от полетов. И это в лучшем случае».
— Здоров, лейтенант! — поприветствовал его Мокакин Мартышкин, радушно приобнимая за плечи.
— Взаимообразно, Анатолий, — кисло промолвил Матвей. — Что празднуем?
— Да вот у Постникова младший брат на работу устроился… На первую свою работу, между прочим!
«Ну и повод, — удивился про себя Матвей. — А понезначительней повода придумать не могли? Например, почему бы не выпить за окот любимой кошечки Ушанского? Она же такая породистая!»
— А что, в нашем отечестве так сложно с работой для юношества? — осторожно спросил Матвей.
— Да ты не понима-а-аешь! — хором протянула вся троица.
— В смысле?
— Ну, младший брат — он Борюсе как сын. Борюся-то у нас сирота. Родители погибли в катастрофе межпланетника «Циолковский»… Помнишь, все газеты о ней писали и по визору целый месяц некрологи…
Матвей кивнул. Хотя, по правде, ничего такого вспомнить не мог.
— Так вот Борюся ему как отец. Он уроки с балбесом делал. В университет ему помогал готовиться. И вот… на третьем курсе… братан наконец-то постоянное место работы нашел! — продолжал пояснения Мокакин. А Постников, как бы отчасти виновник торжества, лишь продолжал кротко кивать. Мол, «все так, все верно».
— И какое оно? Место?
— Да официантом. В ресторане китайской кухни «Нефритовый кролик».
«Официантом? Вот это триумф… Что называется — жизнь удалась», — саркастично подумал Матвей, однако ему хватило самообладания улыбнуться и сказать:
— Здоровски!
— А у меня первым местом работы был магазин спортивного питания «Рекорд». На станции «Алмазная», — меланхолически заметил Ушанский.
— Это которая здесь, на орбите, вертится? — уточнил Матвей.
— Ну да, она. Я же местный. Практически абориген!
— И что ты там делал, рекордист?
— По крыльцу магазина расхаживал. Изображал стакан с протеиновым коктейлем «Сила сильная».
— А зарплату тебе коктейлем платили?
— Почти угадал. Вместо зарплаты меня бесплатно в тамошний тренажерный зал пускали. И выдавали всякие товары для качков по сниженным ценам. Я тогда еще в школе учился, для меня это был предел мечтаний. Каждая гантелька — как сейчас увольнение. Ипонамама!
— Ну и как, накачался? — спросил Мокакин-Мартышкин.
— А то… На комиссии в Академию мне медик даже сказал: «Да по вам, Ушанский, анатомию изучать можно!»
— Собственно, и сейчас можно, — заметил Матвей.
— А у меня, — разоткровенничался Мокакин-Мартышкин, — первым местом работы, я еще в восьмиклассниках ходил, был городской морг при неотложке… Меня дядя устроил. Он главврачом там трудился… Ох и насмотрелся я там на всякое! Меня что в этой работе привлекло? Ясное дело, женщины. Было все про них интересно… Я еще тогда — по младости лет — любил все готическое. Такое мрачное, чтобы депрессняк нагоняло… Читал книжки про невест из гроба, про призраков и вампиров… Музон слушал соответственный… И компания у нас была туши свет…. Девушки красили губы черной помадой… Мы, чтобы от них не отставать, прокалывали себе соски — ну как бы страдания, как бы боль и смерть, двери восприятия раскрываются, дети ночи, вся эта шняга…
— А сейчас по тебе и не скажешь, — заметил Ушанский, критически оглядывая товарища с головы до ног. — Жизнерадостный, как афиша Новомосковского цирка!
— Так то сейчас… А тогда… В общем, задача у меня, как у помощника прозектора, была простая. Труп у входа в морг принять, на каталке его к холодильнику отвезти, на специальный погрузчик носилки с трупом водрузить — а дальше уже автоматика. Еще нужно было проверить, сделал ли робот запись в журнале учета трупячков… У нас там иногда с этим проблемы возникали… Короче, дублировали. В дневные смены обычно прозектор в своем кабинете трудился — вскрытия, там, всякие производил, экспертизы. А в ночные я там в одиночку дежурил — пиво дул и в визор втыкал… Вот как-то вечером привезли свеженький трупячок. Я на экране увидел, что, мол, стоит каталка на пороге. Вышел, закатил трупячок внутрь. Сразу в холодильник не повез — по визору шоу шло зажигательное, про гонки по Меркурию на «Стрелах»… Короче, поставил я каталку с трупом рядом — это баба была, я сразу заметил черную прядь, которая из-под покрывала выбивалась — а сам сижу, сосу через соломинку свой алко-джус и гонки меркурианские смотрю… «Опасная ситуация! Машина Прохорова не вписывается в поворот и… и… не может быть! Какая трагедия! Почему медлят врачи?!» В общем, все в таком духе. И вот… во время одного из перерывов на рекламу я слышу звук будто бы храпа… Да-да, точно, храпа! Кто-то храпит! Внутри у меня все похолодело, когда я понял, что храпит тот самый трупячок, та самая бабца, которую полчаса назад на пороге морга оставили!
— Елкин бозон! — Ушанский как-то очень по-женски всплеснул руками. — Ну прямо сериал «Заживо погребенные»! Или вроде того!
— Точно. Но я все-таки набрался храбрости и простыню-то с покойницы сдернул!
— И что? — хором спросили Ушанский и Матвей.
— А то, что баба эта знакомая была по тусовке одной рокерской. Настей ее звали.
— А ты?
— Ну, для начала я чуть не обмочился. А потом решил Настю растолкать.
— И как?
— Растолкал, — Мокакин-Мартышкин потупился. — Оказалось, это наши, из тусовки, решили меня приколоть… Подбросить якобы покойницу, чтобы она, когда я ее внутрь закачу, схватила меня за горло и закричала: «Я восстала из ада! И я люблю тебя!»
— А она?
— Она пьяная была. Заснула.
Матвей улыбнулся. Ушанский прыснул со смеху. И даже хрестоматийный зануда Боря Постников, не проронивший пока ни слова, и тот изобразил нечто, отдаленно напоминающее оживленное лицо.
— А потом?
— Потом мы с Настей два года встречались. Секс у нас был высоковольтный! Пока она не выскочила замуж за танцора ночного кабаре и не убежала с ним на Луну.
Компания затребовала еще кальвадосу. Матвей же, которому предстояло рулить авиеткой, был вынужден довольствоваться чашкой мате и малосвязным рассказом тугоумного молчуна Постникова о том, как он торговал норвежскими лайками с поддельными родословными в городе Петрозаводск (Земля, Солнечная система) по тысяче рублей за голову.
А когда настал черед Матвея рассказывать историю про свою первую работу (Матвею восемь лет, он на облучке газонокосилки стрижет газоны соседям по коттеджному поселку Троицкое), на пороге появился… мистер Пивное Брюшко.
Лицо его сияло светом неземного блаженства. Было видно: он немыслимо гордится собой.
— Не прошло и получаса, — грустно вздохнул Матвей.
Он уже смирился с тем, что к прекрасной Анне Петровской придется опоздать минут этак на сто двадцать.