Садальский пробормотал что-то невнятное.
– Простите, не понимаю. Что мямлите?
– Строго по вашему назначению, Константин Владимирович…
Действительно, записи вечернего и утреннего приема лекарств выполняли точно по назначенному ординатором лечению.
– Тогда откуда такой эффект? – спросил он.
Младший доктор странно замялся.
– Так ведь вы же сами…
– Что я сам? – не сдержав раздражения, повысил голос Охчинский.
Окончательно припертый к стенке, Садальский сообщил, что сегодня утром, еще до обхода отделения, господин Охчинский прошел вместе с посетителем в палату Иртемьевой и потребовал никому не входить. Примерно через полчаса вышел оттуда и вернулся в ординаторскую. Когда Садальский заглянул в палату, мадам сидела, завернувшись в одеяло. Как на обходе.
Охчинский знал, что психиатрия довольно тонкая наука. Не заметишь, как окажешься на другой стороне койки и начнут лечить тебя. Но тут никаких сомнений: у младшего доктора случилось внезапное помутнение.
– Посетитель? Да еще и со мной вместе? Откуда ему взяться? Да вы бредите! – не слишком научно закончил он.
Кричать на себя Садальский позволял только несчастным, то есть больным, и жене. Спускать ординатору подобное хамство он не собирался.
– Извольте сменить тон, господин Охчинский, – заявил он. – Я вам не лакей, чтобы терпеть выволочку. Говорю, что наблюдал лично: вы провели посетителя в палату…
Видя решительный настрой младшего доктора, ординатор растерялся. И испугался. Быть может, с ним случился провал в памяти, если не помнит, что произошло буквально час назад. Плохо дело, пора в отпуск.
Резко сменив тон и принеся искренние извинения, Охчинский сослался на усталость. Садальский извинения принял.
– Я ведь испытал зависть, – продолжил он. – Хотел одним глазком подсмотреть, как работает профессор Тихомиров.
Тут Охчинский испугался не на шутку: если не помнит, что был вместе со своим великим учителем и светилом психиатрии, дело совсем худо.
– Да, профессор Тихомиров, – не слишком уверенно сказал он. – Поздоровались?
– Нет, к сожалению. Хотел выразить профессору свое почтение, но лично его не видел. Так, мельком, со спины. Вы сказали, что профессор хочет оставить этот визит без лишней огласки.
– Да-да, именно так, без огласки, – согласился Охчинский. – Он хотел опробовать новую методику лечения, я не мог отказать своему учителю, как понимаете… И каков результат… Прошу оставить этот инцидент между нами.
Садальский, разумеется, обещал. Младший доктор жалел, что не посчастливилось ему ознакомиться с новым методом профессора Тихомирова.
Ветер надувал тучи свинцовой тяжестью и выжимал капли дождя. Ветер откидывал поднятый верх у пролеток и гнал озябших лошаденок. Ветер очистил гранитную лестницу от мокрых следов. Ничего не напоминало о том, что городовые подняли и перетащили в санитарную карету тело, укрытое простыней. На посту остался Ермыкин, который выхаживал и посматривал, будто мог объявиться новый утопленник. Он по-свойски кивнул Ванзарову, дескать, бдим, и пошел обходом. А чиновник полиции поднялся на третий этаж дома и покрутил ручку звонка. Из квартиры раздался знакомый вой, как от пароходного гудка.
Последний раз он был здесь дней шесть назад и не думал, что вернется снова. Строить предположения или планы – лучший способ рассмешить богов, как узнали на горьком опыте древние греки, о чем стали писать трагедии и даже показывать их в театрах.
Дверь открыла горничная. Преображение случилось разительное. В ней не осталась игривого кокетства. Исчезла прическа черных волнующих кудрей, волосы были туго собраны на затылке, как у домашней учительницы. А лицо ее несло отпечаток пережитого горя, она не стеснялась покрасневших глаз. Даже просторную блузу, у которой на месте выреза красовались полосы тельняшки, теперь сменило черное платье с белым фартуком и коронкой.
Ванзаров галантно приподнял шляпу.
– Мадемуазель Муртазина, вы позволите? – сказал он, нарочно не поминая романтическое имя, которым она представлялась раньше.
– Господин Ванзаров… Простите, сейчас не вовремя. Мадам Рейсторм спит.
– Обещали ведь не поить ее каплями опиума.
– Без них она пребывает в беспокойстве. Прошу простить.
Ванзаров сунул ногу в проем, не давая двери закрыться.
– Вы не слишком радушны, – сказал Ванзаров, подпирая дверь плечом. – Не посмею беспокоить сны мадам. Я к вам.
– Ко мне? – спросила горничная с таким изумлением, будто получила предложение руки и сердца. – Но ведь все кончено. Чего вы хотите?