Италия резко отреагировала в 1908 году на аннексию Боснии и Герцеговины, не столько из-за того, что в принципе возражала против австрийского шага, сколько из-за несогласия Эренталя на компенсацию Риму в форме создания итальянского университета в австро-венгерском Триесте – портовом городе, где две трети населения составляли итальянцы[288]. В октябре 1909 года король Виктор Эммануил III, в нарушение обязательств перед Тройственным союзом, подписал тайное соглашение с императором Николаем II. Это Русско-итальянское соглашение или «сделка в Раккониджи», как ее назовут позже, предусматривала, что Италия и Россия не станут заключать соглашения по «Востоку Европы» без взаимного одобрения и что обе державы обязуются «соблюдать с благожелательством, одна интересы России в вопросе о проливах, другая интересы Италии в Триполитании и Киренайке»[289]. Это соглашение оказалось менее важным, чем предполагалось изначально, поскольку итальянцы вскоре подписали другой меморандум, с Веной, в значительной степени отменивший «сделку в Раккониджи», но оно продемонстрировало решимость Италии проводить более напористую и независимую политику.
Наиболее вероятным «яблоком раздора» в австро-итальянских разногласиях на Балканах была Албания, которая все еще принадлежала Османской империи, но которую Италия и Австрия считали входящей в их сферы влияния. С 1850-х годов Австрия – в лице вице-консула в Скутари – осуществляла своего рода религиозный протекторат над католиками на севере страны. Однако большой интерес к Албании с ее длинной береговой линией проявляли и итальянцы. На рубеже веков Рим и Вена договорились о том, что в случае крушения власти османов в регионе они поддержат независимость Албании. Вопрос, как влияние в стране будет распределено между двумя адриатическими державами, оставался до времени открытым.
Обманчивое затишье
В марте 1909 года Сербия официально обязалась воздержаться от дальнейших тайных операций на австрийской территории и обещала поддерживать с империей Габсбургов добрососедские отношения. В 1910 году Вена и Белград после долгих споров договорились даже о заключении торгового соглашения, положившего конец австро-сербскому торговому конфликту. Об улучшении экономических условий в этом году свидетельствовал рост сербского импорта на 24 %. На полках магазинов Белграда снова начали появляться австро-венгерские товары, и к 1912 году двуединая монархия вновь стала для Сербии основным торговым партнером[290]. На встречах Пашича с представителями Австрии звучали взаимные заверения в доброй воле. Однако в отношениях двух государств возникло глубокое затруднение, которое, казалось, было невозможно преодолеть. Несмотря на разговоры об официальном визите короля Петра в Вену, визит так и не состоялся. Сначала под реальным предлогом слабого здоровья монарха сербское правительство перенесло визит из Вены в Будапешт, затем отсрочило его, а позднее, в апреле 1911 года, отложило на неопределенное время. На этом фоне зимой 1911 года состоялась, к досаде австрийцев, весьма успешная поездка сербского короля в Париж. Французский визит Петра считался настолько важным, что сербский посланник в Париже вернулся в Белград, чтобы помочь в его подготовке. Предварительный план поездки, сочетавший визит в Париж с посещением Вены и Рима, был отменен. Прибывшему в Париж 16 ноября Петру Карагеоргиевичу предоставили резиденцию на Кэ д’Орсе, где его приветствовал президент Французской республики. По случаю визита высокого гостя и в память о его героическом участии добровольцем (когда он жил в эмиграции в Париже) во франко-прусской войне 1870 года в рядах французских войск, королю вручили специально изготовленную в честь этого события золотую медаль. На торжественном обеде президент Фальер произнес речь, в которой – к изрядному раздражению австрийцев – приветствовал Петра Карагеоргиевича в качестве «короля всех сербов» (включая, как подразумевалось, и подданных Австро-Венгерской империи). Далее король был назван «человеком, который намерен вести свою страну и народ к свободе». «Явно восхищенный» таким обращением, высокий гость ответил, что в борьбе за свободу он и его народ твердо рассчитывают на Францию[291].
291
Эренталь – Сегени, предписание в Берлин, 29 декабря 1911 г.,