— Я не верю своим ушам! Ты сыграла такую шутку с Хэмишем Мелвиллом и, несмотря на это, он все еще разговаривает с тобой и все еще держит свои деньги у «Стьюартса»?! Полагаю, ты заслуживаешь Нобелевской премии мира. Тебе следовало бы работать в дипломатическом корпусе.
— Скорее, в МИ-5, — рассмеялась Катриона, — главой Департамента грязных дел. Но ты должна внушить Джону, чтобы он ни в коем случае ничего не рассказывал ни Брюсу, ни Дональду. Я не хочу, чтобы лорд Невис узнал, насколько он был близок к тому, чтобы потерять своего самого крупного клиента.
Был понедельник, и они с Элисон вновь зашли перекусить в бар напротив банка, но сегодня атмосфера между ними была значительно теплее, чем когда они приходили сюда в последний раз.
— Можешь об этом не беспокоиться. Кстати, твой высокочтимый президент сейчас, должно быть, упивается счастьем, потому что только что он с моей помощью приобрел новую картину — потрясающий пейзаж Мак-Таггарта, который бывший владелец отдал ему в счет своего астрономического долга банку. Дело было сугубо конфиденциальное, и я считаю, что это моя лучшая сделка за этот год.
Элисон с горделивым видом начала есть тост.
— Как долго ты еще собираешься работать, Элисон? — спросила Катриона. — Ты уже думала о том, как совместить грязные пеленки с изящным искусством?
— По-настоящему еще не думала, — состроила гримаску Элисон. — Джон хочет, чтобы я вообще бросила работу, но я не согласна. Разве можно позволить, чтобы все мои знания об изобразительном искусстве, накопленные за много лет, растворились в бутылочках с грудным молоком и укропной водичкой? — Она выразительно затрясла головой.
— Я думаю, это будет зависеть от твоего самочувствия, — заметила Катриона. — Трудно представить, что ты сможешь совместить гуляние с коляской и полноценную карьеру, но кто знает.
Элисон насмешливо взглянула на подругу:
— Ты уверена, что хочешь продолжать эту тему?
— А почему нет? — растерялась Катриона.
— Потому что у меня сложилось стойкое впечатление, что тебе не хочется говорить о детях, — объяснила Элисон. — Или, может быть, ты избегаешь упоминаний именно о моем ребенке?
Лицо и шея Катрионы медленно залились краской.
— О Господи, — вздохнула она. — Я-то надеялась, что ты ничего не замечаешь. Меньше всего на свете мне бы хотелось обижать тебя, особенно сейчас.
— Почему особенно сейчас? — с чувством произнесла Элисон. — Ты что, думаешь, что беременность делает женщину эмоционально хрупкой и более уязвимой? Или заставляет ее всецело сконцентрироваться на себе? Что меня обижает, так это подобное мнение. Это ты хрупкая и уязвимая, как хрусталь, Катриона Стюарт, и столь же прозрачная.
— Совсем не умею притворяться? — смущенно уточнила Катриона. — Вся как на ладони?
— Вот именно. Но что это значит? Тебе не нравится мой ребенок? Ты его не любишь? — Элисон делала вид, что обижена, но в глазах у нее плясали веселые искорки.
— Что ты, конечно, люблю, то есть буду любить, когда он родится, — заверила Катриона. — Если хочешь знать правду, то дело в том, что я дико, постыдно и непростительно тебе завидую.
— Я не думаю, что это так уж ужасно, — мягко сказала Элисон. — Я целую вечность завидовала всем беременным, пока сама, если можно так выразиться, не впала в это состояние.
— Неужели? — Катриона чувствовала одновременно и облегчение, и удивление. — Кстати, почему ты говоришь: «впала»? Как будто стать беременной — все равно что стать падшей! Тут попахивает первородным грехом, Адамом и Евой и злополучным яблоком.
— Ну, яблоки все-таки падают с деревьев, разве нет? Не забудь об Исааке Ньютоне. Так или иначе, то, что ты мне завидуешь, — хороший признак. Может быть, это заставит тебя искать… и в конце концов сделать правильный выбор.
Катриона отпила немного белого вина и сморщилась:
— Я не уверена, что смогу быть столь расчетлива.
— Разве кто-то говорил о расчетливости? Насколько мне известно, гормоны не умеют считать, — фыркнула Элисон. — Но, по крайней мере, может быть, впредь ты будешь держаться подальше от женатых мужчин.
Катриона передернулась.
— Можешь быть спокойна, мне не нужны дополнительные предостережения на этот счет. Знаешь, что самое забавное? Когда я узнала, что ты беременна, ты сразу стала казаться мне какой-то другой. Не милой старушкой Элли, а кем-то неизмеримо более важным, значительным, на кого я могу смотреть только снизу вверх. И ты стала уже не одним человеком, а сразу двумя, одного из которых я совсем не знала.
— И ты до сих пор видишь во мне это двуликое страшилище? — участливо спросила Элисон.