– Извините, не соглашусь. Сколько в России храмов, и сколько из них охраняют как национальное достояние? Если собор Александра Невского был так важен для Церкви и государства, его могли бы взять под охрану местные власти. Но ведь не взяли!
– Ваш отец обращался к ним с такой просьбой?
– Нет. Потому что счел подобное обращение бессмысленным. Денег не дали бы.
– То-то и оно. Сейчас даже эта мелочь может быть обращена против отца Иоанна.
Макарий опустил глаза, о чем-то задумавшись. Матвей настороженно смотрел на него, не понимая причин его визита. Вздохнув, архимандрит достал из внутреннего кармана записную книжицу, явно купленную в обычной канцелярской лавке. На ее обложке красовался Леонардо ди Каприо на носу «Титаника». Правда, той актриски, которая играла вместе с ним и имени которой Матвей принципиально не запоминал, на обложке не было. Так что Леонардо размахивал руками в одиночестве.
Полистав свою книжицу, Макарий вздохнул, запихнул ее обратно и произнес:
– Ваш отец долгое время служил в органах.
– Ну и что? – вспыхнул Матвей. – Ведь он не скрывал этого.
– Я не о том. Мы знаем, почему он пришел в Церковь. Мы знаем, что случилось с вашей матерью. И знаем, где после этого служили вы.
– Это бросает тень на мою репутацию?
– Для Церкви – нет. Да и для меня тоже. Я ведь перед тем, как уйти от мира, побывал в Чечне. Довелось участвовать в Новогоднем штурме Грозного.
Матвей удивленно посмотрел на гостя. Чего-чего, а этого он не ожидал. Пожалуй, кроме жесткости во взгляде, больше ничего не выдавало боевого прошлого архимандрита.
– Гордости не испытываю. Чем гордиться – тем что выжил? Подвигов тоже не совершил, хотя и оружия не бросал. Словом, ни то ни се. Хотя насмотрелся достаточно для того, чтобы задуматься о Христе.
«Оправдывается он, что ли?» – подумал Матвей.
– Одних война воспитывает, других – развращает, – продолжал Макарий. – Дорогой ценой. Меня воспитала.
– Вы хотите сказать, что меня она развратила?
– Не знаю. Надеюсь, нет. Я как раз хотел обратиться к вам как к человеку, который заслужил прозвище «Следопыт». Вы ведь обошли всю Чечню, не так ли?
«Следопытом» Матвея называли далеко не все. В каком-то смысле это прозвище было законспирировано – хотя бы потому, что среди разведподразделений воздушных десантников, действовавших тогда в Чечне, имелось всего несколько «следопытов». В их задачу входил поиск людей, например летчиков, сбитых над «немирными» районами, а также тайных троп, которые могли вывести на базы повстанцев или к горным аулам. Желательно, чтобы эти тропы были неизвестны даже местным жителям. Вот и ползали «следопыты» по горным склонам – там, где бродила лишь мелкая живность. Зато боевые группы потом могли не слишком опасаться растяжек и засад.
Другое дело, что результаты походов следопытов, похоже, нечасто требовали наверх. И лишь однажды Матвей уловил в разговорах его непосредственного начальства, что разведанные им козьи тропы стоили жизни руководству одной из «ичкерийских бригад». Он старался не совать нос в чужие дела – впрочем, и сам не распространялся о своих. Такова уж была специфика его службы.
Вначале те двое, из органов, теперь архимандрит Макарий… Число людей, с которыми Матвей Шереметьев встречался в первый раз, но которые знали о его жизни слишком многое, подозрительно росло. Или это простое совпадение?
– Назовете номер войсковой части, где я служил?
Макарий удивленно посмотрел на него.
– Не в курсе. До таких деталей Церковь не доходит. Она не собирается шантажировать вас прошлым. «Следопыт» – это, скорее, похвала. Опыт вашей службы, может быть, поможет в нынешней ситуации. Патриархия очень недовольна пожаром.
– Из-за средств массовой информации?
– Не только. Храм был историческим достоянием. Художественным. И религиозным памятником. Более ценным, чем полагают.
– Вы имеете в виду фрески? – вспомнил Матвей.
– Именно их. Эти фрески писались в конце правления Ивана Грозного. Тогда безумие царя обострилось, и он собирал вокруг себя таких же помешанных. Тех, кто слышал голоса, кто утверждал, что общается с ангелами. Один из них и нарисовал эти фрески. Конечно, жить во времена тирана тяжело. Но, похоже, религиозный нерв в России тогда был обнажен. Поэтому создавались вещи, которые в другие века никому не приходили в голову.
Сказав это, архимандрит неожиданно замолчал и опустил голову.
– Так что же там было изображено? – выждав некоторое время, спросил Матвей.
– Страшный суд. Точнее так: Страшный суд, который уже произошел. На фреске было нарисовано, что мы живем уже после конца света.