– С каким количеством людей вы общаетесь ежедневно? – неожиданно спросил отец Евпатий.
– Иногда ни с кем. Иногда с тремя десятками.
– Из этих трех десятков хотя бы два человека знают, что вы живете на две квартиры?
– Вероятно.
– Следовательно, масса людей могла быть в курсе, что ваш архив хранится по двум адресам?
– Действительно…
– А рассказать другим они могли?
– Хотите сказать, что на квартиру жены можно было выйти и без Матвея Ивановича?
– Похоже, фрески не дают спать спокойно не только нам. Кто-то добирается до последних их следов, – мрачно вставил Макарий. – Думаю, все со мной согласны, что эти следы желают стереть.
– Все время, вплоть до сегодняшнего утра, мы с Варей были вместе, – вздохнув, произнес Матвей. – У нас круговая порука. Мы никому не звонили и о вас, Олег Викторович, не рассказывали. Так уж получилось. Доверять или не доверять нам нужно обоим сразу…
– Да понятно, дело молодое, – улыбнулся фотограф. – Я же не слепой, я видел, что вы на эту девушку смотрите как кот на сметану.
Пока Матвей раздумывал, стоит ли ему обижаться на это замечание, архимандрит Макарий увел разговор в сторону.
– Я в неменьшей степени должен быть под подозрением. Ходил к Иваницкому сразу после вас, расспрашивал о вас в Союзе журналистов…
Макарий сам настоял на участии во встрече. После того как Консельеро заставил его писать докладную записку и отстранил от расследования, дознаватель нашел отца Иоанна и заявил, что считает себя обязанным разобраться с делом о пожаре. Матвею были не до конца понятны его мотивы – то ли Макарий считал себя каким-то образом виновным в смерти Иваницкого, то ли его не оставляло чувство вины за что-то случившееся в прошлом, в той же Чечне, чувство вины, которое он не смог одолеть даже с помощью Церкви. А быть может, он поступал так принципиально вопреки Консельеро и подобным ему людям в церковной иерархии. Добродетель послушания в нем явно страдала. Шаг Макария мог иметь серьезные последствия для него – но именно поэтому дознаватель был настроен решительно.
Отец Иоанн, получивший странный карт-бланш на расследование причин пожара, некоторое время колебался, раздумывая, нужен ли им такой союзник. И согласился лишь при условии, что отныне они будут действовать с открытыми картами.
Фотограф с сомнением выслушал сообщение Матвея, что тот придет на встречу не один. И лишь узнав, что будет говорить с человеком, который видел Иваницкого незадолго до его смерти, согласился.
– С другой стороны, здесь вопрос не столько подозрений и недоверия, а скорее логики. Зачем Церкви сжигать собственный храм, простоявший столько столетий целым и невредимым? Если при советской власти забыли о том, что там изображено, то раньше-то знали. И как-то терпели.
– Одно дело – Церковь, другое – вы, – ответил Макарию Олег Викторович.
– А я и был представителем Церкви. Да и сейчас я из Церкви. Вот и отец Евпатий тоже. Я не просился расследовать дело, меня выбрали просто потому, что посчитали достойным. У меня нет никаких личных мотивов красть фотографии или негативы. Представьте, какова должна быть вероятность того, что изучить причины пожара направили человека, этот пожар вызвавшего! Поймите, я хочу быть честен перед Богом и перед собой. Мне нужно разобраться во всей этой истории. Я думаю, она касается не только искусствоведов и даже не только Церкви. Она касается всех. Не разобравшись, мы и дальше будем жить в неведении. А мне страшно не знать – был конец света или все же нет.
Макарий говорил без всякого пафоса, но именно поэтому от последних его слов у сидевших рядом с ним мужчин по спине пробежали мурашки.
Макарий рассказал о встрече с Иваницким. Искусствовед был встревожен и находился в отвратительном настроении. Он сказал архимандриту, что ему надоело рассказывать о фресках, которых, как выясняется, уже не существует, и поначалу не хотел пускать того через порог. Макарию пришлось ссылаться на патриарха, на ценности русской истории и искусства.
– Сейчас я уже и не помню дословно, что нес тогда. Он пустил меня в квартиру крайне неохотно, не предложил чаю, а просто усадил в кабинете на стул и стал молча смотреть на меня: чего, мол, надо? Сейчас я почти уверен, что у искусствоведа до меня побывали не только Матвей с Варей. Отсюда его раздражение.
На столе у Иваницкого лежали несколько книг. Архимандриту удалось прочитать названия двух из них: это были еще дореволюционные издания древних ересиологов – христианских авторов, писавших против основателей различных еретических сект и учений. Что он там искал, теперь уже не узнать никому.