По переходам московского метро Матвей передвигался словно по перелескам чеченских гор: подобравшись, следя за всем происходящим вокруг. В течение получаса он добрался до Кольцевой, пересел на нее, но проехал только пару остановок, вышел из вагона и решительно направился к эскалатору, который поднял его к наземному вестибюлю с телефонами-автоматами. Он был уверен, что за ним следили. Причем весьма профессионально, передавая «по цепочке». Матвею было не важно, охраняли его люди Владимира Николаевича или же выпасали те, кто направил снайпера. Сегодня вечером ему нужно было встретиться с автором того письма, которое он обнаружил на рабочем столе за мгновение до начала стрельбы. И он хотел явиться на встречу один, без «хвоста».
Подойдя к телефону-автомату, он быстро запихнул в него карту, набрал номер Татарина и взглянул на часы. С момента прошлого звонка прошло тридцать пять минут. Отец уже собрал всех, кто нужен в этой ситуации. Если они не в квартире участкового, то рядом.
Впрочем, сегодня будет достаточно одного человека. Например, отца Евпатия.
С показной небрежностью прислонившись к автомату, Матвей закрыл плечом его серийный номер – чтобы тем, кто следит, было сложнее прослушать разговор. Номер Татарина он набирал так, что увидеть порядок цифр мог бы лишь тот, кто находится на расстоянии вытянутой руки от телефона. Минимум две-три минуты у него было. Может, и больше, но насколько продвинулась техника в последние годы, Шереметьев мог только гадать.
– Алё! – голос Татарина был ленивым и невозмутимым.
– Это Матвей. Отец рядом?
– Рядом.
Участковый передал трубку настоятелю храма и, Матвей был уверен в этом, вышел из комнаты.
– Сиреневый Жакет уже звонил? – спросил Матвей.
– Два раза…
– Значит, в основном ты в курсе. Вот что нужно сделать…
Через пару минут Матвей повесил трубку, вытащил карту и достал из кармана кошелек. Денег там было не слишком много, поэтому для обеда пришлось выбирать заведение поскромнее. Отец Евпатий появится через два часа – это время нужно было как-то занять.
Матвей не верил, что в него будут стрелять снова, но в течение всех двух часов находился в людных местах. Он не скрывался от слежки, хотя пару раз совершенно точно вычислял оперативников, которые шли за ним. До приезда Евпатия это было излишне. Прочитав несколько газет, Матвей почувствовал, что бестолковые рассуждения «фронтовых корреспондентов» о событиях в Чечне уже встали ему поперек горла. Тогда он купил бессмысленный детектив – из тех, которыми заполнены лотки в метро, и, пока наворачивал круги по Кольцевой линии, погрузился в надуманные будни уголовного розыска.
С Евпатием они встретились на Трех вокзалах. Сразу после выхода из «Комсомольской», на площади перед Ленинградским и Ярославским вокзалами, находилась россыпь киосков с едой, питьем, подарками, кассетами и компакт-дисками самого разного содержания, между которыми постоянно сновали люди. Кто-то покупал пиво и чебуреки в дорогу, кто-то искал недорогой подарок, а кто-то видеокассету посолонее. Влившись в эти людские потоки, Матвей и Евпатий оторвались от слежки. Хотя бы на время – им нужно было лишь несколько мгновений, чтобы обменяться куртками. Евпатий напялил куртку Матвея на себя, а сам передал тому серый, не особенно приметный пуховик.
– Ты уверен, что это там? – проведя руками по куртке, спросил Евпатий.
– Абсолютно. По крайней мере, я бы на их месте обязательно туда что-нибудь сунул.
– Приеду в Алексеевскую, поищу, – кивнул Евпатий.
– Мобильный у меня будет отключен, так что не беспокойтесь. Денег сколько положили?
Евпатий пожал плечами:
– Настоятель сказал, что хватит.
– Ну и хорошо. Найду машину и приеду. Думаю, еще до полуночи.
Антонина Андреевна Симонова гоняла по блюдечку остатки варенья из крыжовника и настороженно смотрела на молодого человека, сидящего напротив нее. Худощавый и не ширококостный, он тем не менее оставлял впечатление сильного человека. Сильного и уверенного в себе. Пожалуй, он даже был красив. Не так, как его отец, чей облик действовал на Антонину Андреевну завораживающе с того момента, когда она впервые пришла в церковь – и обомлела при виде невысокого священника с мужественным лицом и аккуратной бородой. А когда тот запел-заговорил слова молитвы, в ее груди заныло, безмолвно заголосило то бабье начало, о существовании которого она уже позабыла. И после этого уже ни спать, ни есть не могла, разболелась так, что до сих пор воспоминания об отце Иоанне вызывали у нее приступы нежности и отчаяния одновременно.