Тут же стали изучать родословную Скопиных. Евреев на Руси всегда было много, в том числе и крещеных. Некоторые из них становились церковными иерархами, вроде Жидяты, одного из первых епископов Великого Новгорода, другие выслуживались до ближайших советников старых Рюриковичей. Найти среди них того одного из далеких предков Скопина-Шуйского, а затем объявить его потомком Иосифа-плотника, мужа Девы Марии, труда не составляло. Мы не знаем, как реагировал на все эти рассказы молодой Скопин-Шуйский: льстили ли они ему, или же он просто подсмеивался над досужими болтунами. Но человек он был непростой: подобно Ивану III и Ивану Грозному, окружил себя учеными и алхимиками из Европы, читал старые, забытые толкования на Ветхий и Новый Заветы, особенно интересовался летописями, которые рассказывали о Владимире Святом, крестителе Руси. Еще находясь в Новгороде, встречался с посланцами северных городов – Хлынова, Холмогор, Тобольска, Белоозера – и подолгу расспрашивал их о диковинных вещах: например, помнят ли на Камне и за Камнем (то есть на Урале и за Уралом) о древних царствах, которые здесь когда-то существовали, и не находили ли там потомков белых голубоглазых людей, которые некогда правили тамошними краями. О том же спрашивал и у шведов: нет ли в их землях преданий о счастливых племенах, живших некогда за Полярным кругом?
Слава – штука опасная для жизни и здоровья. Скопину-Шуйскому пришлось испытать эту истину на собственной шкуре. Среди московских бояр было достаточно таких, кто предпочел бы оставаться хозяевами жизни при слабом правителе, чем истово и усердно служить православному государю христианского мира. Не нравились некоторым из них и астрологи и алхимики, которых Скопин-Шуйский пригласил в Новгород, которые якобы помогли ему своим ведовством одолеть войска Тушинского вора, а затем приехали в Москву. Очернить его перед царем труда не составило: тот и сам боялся славы и военной удачи своего дальнего родственника.
Однажды Скопина-Шуйского пригласили на крестины к князю Воротынскому. Не желая портить отношения с одной из старейших боярских фамилий, тот пришел на праздник. Здесь же присутствовала царская семья, в том числе Дмитрий Иванович Шуйский, младший брат царя, особенно ненавидевший молодого и удачливого полководца. Согласно общему мнению, именно его жена, Екатерина Шуйская, кстати, дочь печально известного Малюты Скуратова, поднесла Михаилу чашу со смертельным зельем. После этого пиршества Скопин-Шуйский жил недолго: он умер 8 апреля 1610 года и был похоронен в Архангельском соборе Кремля – фамильной усыпальнице Московских Государей.
Василий Шуйский сделал все, чтобы представить гибель своего лучшего военачальника как трагическую случайность, но ему никто не поверил. Удача отвернулась от царской фамилии. Дмитрий, который стал после смерти Скопина-Шуйского командующим русской армией, был разгромлен под Клушино польскими войсками. Делагарди в самый разгар сражения в отместку за своего друга вывел из боя наемные отряды и больше уже не возвращался на русскую службу. Вместо верного помощника великого христианского государя Россия получила заклятого врага, который едва не передал под власть шведов Новгород и Псков. Понадобилось еще несколько лет войны и созыв двух ополчений, чтобы Москва была освобождена и на престол возведена национальная династия.
Матвей был страшно горд тем, что открыл Скопина-Шуйского. Этот человек стоил того, чтобы потратить на него первые недели поиска. Впрочем, полностью приписать себе эту удачу он не мог. Как всегда, ему помог отец.
Когда улеглись впечатления от переполненного событиями дня, Матвей решил приступить к выполнению заказа. Открыв наутро столичные популярные журналы, он сразу наткнулся на сообщения об открытии следов древнейшей цивилизации на Кольском полуострове. Быстренько пролистнув их, он увидел статью, в которой рассказывалось, что первый космический корабль строили при русском императоре Александре III. Наконец, его глаза обнаружили материал о предках короля Артура, в которые автор записал донских казаков, точнее их предшественников, живших на Дону во времена фараона Тутмоса III. Вздохнув, он выбросил газеты в мусорное ведро и направился в Ленинскую библиотеку. Первые два дня он смотрел все подряд – от «Русской истории» Соловьева до Полного собрания русских летописей. Но на третий день Матвей решил отдать дань памяти сгоревшему храму отца. Он позвонил ему и спросил, не посещал ли кто-либо из знаменитых людей Александровский храм?
– Да кого только не было! Иван Грозный, например, как раз в разгар опричнины. Петр I наезжал – еще до того, как отправился в Европу со своим Великим Посольством. Кто-то из Шуйских…
Шереметьев решил начать с последней фамилии – скорее для очистки совести: «боярского» царя Василия Шуйского он не любил еще со школьной скамьи. Каким-то он казался скользким и бессмысленным, хотя конкретной вины Шуйского перед Россией Матвей не помнил.
Пристальное изучение источников привело его к выводу, что в храме Александра Невского Василий Шуйский не бывал – а если и был, сообщений об этом не сохранилось. Зато Скопин-Шуйский незадолго до своей смерти приезжал в Алексеевскую слободу и отстоял в храме службу. Уже после этого Матвей принялся изучать, кто такой Скопин-Шуйский, с удивлением обнаружив, что в Смутное время имелись герои не хуже Минина и Пожарского. А может быть, и лучше.
– Я помню его портрет, – сказала Варя. – Его печатали то ли в учебнике, то ли в исторической энциклопедии. Мне, между прочим, он не понравился – у Скопина-Шуйского там молодое дебелое лицо с маленьким подбородком в тяжелой боярской шапке. И очень надменный взгляд.
– Такая была манера писать парсуны в начале XVII века. Хорошего человека должно быть много, и одет он должен быть под стать своему чину. Что касается дебелого лица… волевой подбородок Джеймса Бонда показался бы людям того времени плебейской чертой.
Матвей посвятил Варвару только в сам полученный им заказ, не распространяясь, кто сподвигнул его взять в газете отпуск за свой счет и вместо Египта – стандартного места предновогоднего отдыха корреспондентов «Вечерки» – направиться в библиотеку. Увлекшись идеей позабытых русских героев, она стала рассказывать про своих родственников, переживших блокаду. Матвей терпеливо выслушал ее, но твердо отказался собирать материал о «маленьких людях».
– Кто-то говорил, что жить в России – уже подвиг. Но мысль эта не воодушевит моих заказчиков. Мне нужны люди, которые совершили что-то великое; те, кого можно превратить в знаковые фигуры. Грубо говоря, те, чьи физиономии можно налепить на футболки и полотенца, продать при помощи масс-медиа. Не удивляйся, Варя, – мы в Москве, здесь все должно быть большим и заметным!
Варя была немножко обескуражена подходом к работе своего нового друга, но больше своих родственников не вспоминала.
Строго говоря, разговоры о поисках Матвея были во время их встреч фоном, условностью, которая позволяла обоим проявлять совсем не ученый интерес друг к другу. Шереметьев уже на следующий день после их встречи на книжной ярмарке понял, что должен позвонить этой девушке и загладить вину за свое неожиданное бегство из кафе на Крымском валу. Дозвониться удалось не сразу, но зато когда Варя взяла трубку и узнала Матвея, он с облегчением понял, что она рада его звонку и вовсе не злится за вчерашнее.
Затем были обещанные контрамарки от Сиреневого Жакета. И не одни.
– Это тоже тебе поручили органы – грабить меня? – ворчал Иннокентий Абрамович. – Кого они тебе определили в напарники?
– Конечно, девушку, – ослепительно улыбнулся Матвей.
– Так приведи ее ко мне; может, ее вкус окажется лучше твоего: мои друзья уже смеются над моими просьбами найти контрамарки исключительно на Виктюка и Константина Райкина…