Ему хватило осторожности на людях вести себя, как обычно, но дома он становился совсем другим. Пытался понять, как устроен мир. Почему действуют те или иные запреты. И мучился воспоминаниями, надежно смытыми лунным светом. Что он оставил за спиной: усеянное переливчатыми камнями побережье Акве? Черные скалы Игниса? Пытался ли он, каждый раз посещая срединные земли, найти что-то знакомое в песнях, предметах, обычаях? Что вообще могло заставить двадцатилетнего юношу ступить на путь забвения? Какие отчаяние, потеря, страсть?
В селении проживало еще с десяток человек, прибывших по лунной дороге, но я видела, что они счастливы и живут текущим днем и не сожалеют об утраченном прошлом, в этом и есть суть спасительного бегства, дарованного людям. Почему же отец не такой? Почему, несмотря на мамину любовь и на мою привязанность, на уважение караванщиков и возможность посещать срединные земли, он за столько лет так и не смог обрести покой?
И сейчас, слыша под своей щекой, биение его сердца, я думаю, может, эта неустроенность, смятение, попытки обрести то, чему нет названия, передались мне от него? Но могу ли я поделиться, не бередя его старые раны? Довериться, чтобы не вызвать в нем сожаления о том, что его единственная дочь – несчастна?
Я много лет наблюдаю, как расстраивается из-за отцовских перемен в настроении мама, ей не нравятся наши беседы о далеких землях и причудливых обычаях подданных Терры, она боится разговоров, но она слишком его любит. Для меня же влияние отца оказалось сильнее веры в традиции, потому я удивилась, что именно он предложил маме отдать меня в храм Сомнии, когда мне минуло шестнадцать.
И сейчас он продолжает подшучивать, когда я рассказываю о служении, о той части, конечно, которая не находится под запретом. Я теряюсь, как уживаются в нем столь разные убеждения, но отец есть отец.
Весь день я провожу с мамой, помогая ей готовить запас еды для дальнего пути. Вернее, к еде она меня не допускает, делает все сама. А я ношу воду, мою посуду, раскладываю на горячих камнях печи лепешки для просушки. И невольно сравниваю эти простые действия со служением. Храм – красивое и величественное место: резные мраморные колонны, просторный зал, украшенный жемчугом и хрустальными звездами, невесомые занавески, отделяющие зал от комнат, где ночуют желающие получить знамение. В хранилище, правда, стены всего лишь серого мрамора без резьбы, но туда нет хода посторонним. Сам ритуал, который еженощно проводит жрица, исполнен торжества и величия, а нас, послушниц, учат двигаться плавно и бесшумно, чтобы действо выглядело особенно красивым.
И в то же время у служения есть обратная сторона. От факелов остается черный след на стенах, который постоянно нужно оттирать. После ритуального костра - выгребать золу. Алтарь, предварительно произнеся очищающую молитву, полировать, чтобы не блекло его лунное сияние. Занавески рвутся, цепляясь об украшения женщин. Подушки мокры от слез спящих, не дождавшихся счастливого знака. Подношения портятся, и хранилище приходится постоянно проветривать.
В детстве, приходя с мамой в храм, я заворожено наблюдала за грациозно скользящими по залу жрицами. Теперь я знаю, как могут болеть руки от того, что я постоянно тру, мою, стираю, переставляю. Неудивительно, что послушницы обязаны давать обет молчания о том, что происходит в храме в часы, свободные от службы. Расскажи я маме о своем труде, продолжит она столь же превозносит великую честь, которую оказала мне Жрица?
Сама я давно привыкла к тому, что меня посещают столь низменные и недостойные помыслы, в этом я пошла в отца. С другой стороны, на меня не обрушивается гнев Сомнии, значит, она допускает то, что ее служительницы могут проявлять своеволие, пусть даже невидимое для чужих глаз? А сейчас, в потоке дел, я вдруг понимаю, что, должно быть, в этом и кроется особая мудрость богини. Вся наша жизнь – это переплетение высокого и низменного, торжественных ритуалов и простых семейных праздников, когда старики болтают, раскрасневшиеся от вина, а дети весело пляшут у костра; поклонения стихийным смотрителям, чья воля хранит нас от бед, и веселых игр с подружками. Мы – не Смотрители, которым подчиняются великие бесплотные стихии, мы – всего лишь простые смертные, и потому наша жизнь наполнена не только светом, песнями и обрядами, но и тяжелым трудом.
Это открытие помогает мне справиться с волнением, когда, покончив с делами и отдохнув, я возвращаюсь в храм. Сегодня я впервые усну под покровительством Сомнии и, если она сочет меня достойной, увижу знамение. Сегодня мы вопрошаем о походе, который ждет моего отца. Мне жаль, что последний вечер перед отъездом мы проведем порознь, но ничего не поделаешь! Поэтому лишь крепче прощальные объятия и дольше напутственные речи.