Потрескивание и скрип возобновились. Потом из шума и мрака прорезался голос монгола. Он звучал ясно и четко.
— Где ты, голос? Говори со мной.
— Здесь, — ответил я. — Ты меня слышишь? Скрип, визг, шипение. Потом:
— Голос, что ты такое? Смертный или князь Господина? Последние слова поставили меня в тупик. Я достаточно хорошо владею языком халха, но возможности говорить на нем имел мало. К тому же здесь существовала проблема контекста.
— Какой господин? — спросил я в конце концов. — Какой князь?
— Есть только один Господин, — с невероятной силой и убежденностью ответил монгол, выделяя каждый слог; в его тоне отчетливо прозвучала и заглавная буква. — Я Его слуга. Ангелосы — его князья. Ты ангелос, голос?
Ангелос? Это греческий. Монгол спрашивает меня, являюсь ли я ангелом Божьим?
— Я не ангел, нет, — ответил я.
— Тогда как же ты можешь вот так со мной разговаривать?
— Это как бы… — Я замолчал. Не мог вспомнить, как на языке халха будет «чудо». В конце концов нашел выход. — Это по высокой милости небес. Я говорю с тобой издалека.
— Насколько издалека?
— Скажи мне, где ты. Хрип, треск, свист.
— Повторяю. Где ты?
— Новый Рим. Константинополь. Я удивленно вытаращил глаза.
— Византия?
— Византия, да.
— Я очень далеко оттуда.
— Насколько далеко? — настойчиво повторил монгол.
— Много-много дней езды верхом. Очень много. — Я заколебался. — Скажи, какой сейчас год там, где ты.
Визг, скрежет, бормотание.
— О чем вы разговариваете? — спросил Хедли.
Я сердито замахал на него рукой — дескать, молчи.
— Год, — повторил я, — Скажи, какой сейчас год.
— Все знают, какой сейчас год, голос, — презрительно ответил монгол.
— Скажи мне.
— Год тысяча сто восемьдесят седьмой от Рождества нашего Спасителя.
Я вздрогнул. Нашего Спасителя? Все более и более жутко. Монгол-христианин? Говорит со мной по космическому телефону из двенадцатого столетия? Помещение вокруг стало расплываться, теряя материальность, словно было соткано из дыма. Локти болели, в левой щеке возникла пульсация. Для меня эти сутки были ужасно долгими. Я устал до того предела, когда стены плавятся, а кости размягчаются. Джо дергался передо мной, словно в пляске святого Вита.
— Как твое имя? — спросил я.
— Петрос Алексиос.
— Почему ты говоришь на халха, если ты грек?
Долгое молчание, нарушаемое только адскими статическими помехами.
— Я не грек, — пришел наконец ответ. — По рождению я монгол-халха. Но меня вырастили христиане среди христиан. С одиннадцати лет, с тех пор, как отец послал меня к воде и я был взят. Раньше меня звали Темучин. Теперь мне двадцать, и я познал Спасителя.
Хватая ртом воздух, я прижал руку к горлу, будто его пронзило прилетевшее из тьмы копье.
— Темучин… — с трудом выговорил я.
— Мой отец, Есугей, был вождем клана.
— Темучин, — повторил я, качая головой. — Сын Есугея.
Вой. Бульканье. Шипение.
Потом ни помех, ни голоса, лишь мертвая тишина.
— С тобой все в порядке? — спросил Хедли.
— Похоже, пропал контакт.
— Да, только что прервался. Ты выглядишь так, будто у тебя закоротило мозг.
Я дрожащими руками стянул с себя шлем.
— Знаешь, может быть, та французская женщина — действительно Жанна д’Арк.
— Что?
— Это вполне возможно, — устало ответил я. — Все возможно, не так ли?
— Черт побери, что ты хочешь сказать, Майк?
— Почему бы ей не быть Жанной д’Арк? Послушай, Джо. Теперь я тоже свихнулся, прямо как ты. Знаешь, что только что случилось со мной? Я разговаривал по твоему треклятому телефону с Чингисханом.
Я сумел урвать несколько часов сна, отказавшись рассказывать Хедли что бы то ни было, пока не отдохну. Мой тон не оставил ему выбора, он понял это мгновенно. В отеле я погрузился в сон, словно кит в морские глубины, надеясь не вынырнуть на поверхность до полудня. Однако укоренившаяся привычка взяла свое, и я проснулся в семь, окончательно и бесповоротно, не чувствуя себя отдохнувшим. Позвонил в Сиэтл и сказал Элейн, что задержусь в Лa-Джолле немного дольше, чем рассчитывал. Она забеспокоилась. Не из опасения, что я могу пуститься во все тяжкие — нет, только не я! — но потому, что голос у меня звучал как с похмелья.
— Ты же знаешь Джо, — сказал я. — У него здесь информация поступает круглосуточно.
Больше ничего я ей говорить не стал. Когда полчаса спустя я спустился к завтраку, голубой лабораторный фургон уже ждал меня у отеля.