В тот же день мистер Брискли вручил ему депешу из министерства, лично от лорда Лэнсдауна. Министр приказывал немедленно вернуться в Англию и продолжить работу над отчетом о Конго непосредственно в Лондоне. Вечером Роджер впервые поужинал с аппетитом.
Прежде чем 6 ноября сесть на „Заир“, отправлявшийся из Луанды в Лондон с заходом в Лиссабон, Роджер написал письмо Эдмунду Д. Морелю. Они тайно переписывались уже полгода. Лично знакомы не были. О его существовании Роджер узнал сперва от Герберта Уорда, отзывавшегося о ливерпульском журналисте с восхищением, а потом — когда услышал, как бельгийские чиновники обсуждают в Боме чрезвычайно резкие и хлесткие критические статьи, где обличались злоупотребления в отношении коренных жителей Независимого Государства Конго. Роджер тайно, с помощью Гертруды, раздобыл несколько брошюр, изданных Морелем. Серьезность и основательность обвинений произвела на него столь сильное впечатление, что он решился на весьма смелый шаг и — опять же через Гертруду — послал журналисту письмо. Сообщал, что провел в Африке многие годы и мог бы предоставить сведения из первых, что называется, рук и поддержать его справедливую борьбу, с которой полностью солидаризируется. По своему дипломатическому статусу он лишен возможности делать это открыто, а потому необходимо принять должные меры предосторожности к тому, чтобы источник информации из Бомы не был установлен. В письме из Луанды Кейсмент делился самыми свежими впечатлениями и обещал немедленно по прибытии в Лондон связаться с Морелем. Ни о чем не мечтал он так страстно, как о знакомстве с тем единственным европейцем, который в полной мере сознавал ответственность Старого Света за то, что на земле Конго возник самый настоящий ад.
На пути в Лондон к Роджеру вернулись надежда, воодушевление, бодрость. Он вновь уверовал, что его отчет поможет прекратить все эти ужасы. Недаром же министерство с таким нетерпением ожидает его. События приняли такой размах, что британскому правительству просто придется вмешаться и потребовать радикальных перемен, убедить в их необходимости своих союзников и лишить Леопольда II этого беспримерного и невиданного доселе личного владения, каким оказалось Конго. Несмотря на то что от Сан-Томе до Лиссабона беспрестанно штормило, причем так, что полкоманды страдало морской болезнью, Роджер Кейсмент продолжал составлять отчет. Вновь обретя былую самодисциплину, охваченный почти религиозным рвением и жаром, он старался писать как можно яснее и строже, и притом — не впадать в чувствительность, не отвлекаться на второстепенные соображения и предоставлять объективную, подкрепленную доказательствами картину. Чем лаконичней и точней он будет, тем убедительней и действенней это окажется.
Он прибыл в Лондон в первый день промозглого декабря. И только окинул беглым взглядом призрачный холодный город в мороке и мороси, потому что, едва успев выйти из кэба у своего дома на Филбич-Гарденз и увидеть груду скопившейся корреспонденции, должен был мчаться в министерство. Три дня подряд шли бесконечные совещания и беседы. Роджер понимал, что дело серьезно. Сомнений не было — после дебатов в парламенте Конго находилось в центре внимания. Усилия баптистских церквей и кампания, начатая Морелем, принесли свои плоды. Все требовали заявления правительства. А оно сначала жаждало ознакомиться с отчетом консула Кейсмента. И он обнаружил, что, сам того не желая и даже не думая о том, силою обстоятельств сделался значительной фигурой. Выступая с двумя часовыми докладами перед сотрудниками министерства — на одном присутствовали директор африканского департамента и заместитель министра, — он мог убедиться, какое действие производят его слова на слушателей. По мере того как он отвечал на вопросы, уточнял и дополнял свой рассказ новыми подробностями, сквозившее в их взглядах первоначальное недоверие сменялось отвращением и ужасом.
Ему отвели кабинет в тихом Кенсингтоне, вдали от министерства, и дали в помощь молодого дельного клерка по имени Джо Пардо, владевшего навыками машинописи. Во вторник 4 декабря Роджер начал диктовать ему свой отчет. Едва лишь разнесся слух о том, что британский консул привез из Конго сенсационные материалы, его с просьбами об интервью начали осаждать репортеры из агентства Рейтер, из „Спектейтора“, „Таймс“ и нескольких американских газет. Но он, как и было условлено с начальством, предупредил, что с прессой будет разговаривать лишь после официального правительственного заявления.
В последующие дни он занимался одним — перекраивал, переписывал, дополнял текст, снова и снова сверяясь со своими заметками и записями, выученными к этому времени уже наизусть. В полдень он ограничивался одним сэндвичем, а ужинал рано — в своем клубе, в „Веллингтоне“. Иногда к нему присоединялся Герберт Уорд, которому нравилось беседовать о всякой всячине со старым другом. Однажды он затащил его к себе на Честер-сквер и показал последние скульптуры, вдохновленные Африкой. В другой раз, чтобы отвлечь Роджера от его одержимости работой, он заставил друга купить модный клетчатый пиджак, французский берет и несколько пар башмаков с белыми вставками искусственной кожи на подъеме. А затем повел в излюбленный лондонскими интеллектуалами и художниками ресторан „Тур-Эйфель“. Это были единственные развлечения Роджера в те дни.
Сразу же по приезде он под предлогом того, что хочет сопоставить разоблачения журналиста с собственными данными, попросил у начальства разрешения увидеться с Морелем. Девятого декабря разрешение было получено. И на следующий день Роджер Кейсмент и Эдмунд Морель впервые взглянули друг на друга. И вместо чинного рукопожатия — обнялись. Поговорили, поужинали в „Комеди“, потом отправились к Роджеру на Филбич-Гарденз, где за коньяком и сигарами проспорили до самого рассвета. В безостановочном диалоге прошло двенадцать часов. И оба говорили потом, что в жизни у того и у другого ничего важней этой встречи не было.
Внешне они представляли друг другу полную противоположность. Роджер был очень высок и худощав, а Морель — приземист, коренаст, с явной склонностью к полноте. При каждой встрече Роджеру казалось, что его друг все больше выпирает из одежды. Кейсмент, хотя ему уже исполнилось тридцать девять лет и здоровье было подорвано африканским климатом и малярией, выглядел — оттого, быть может, что тщательно следил за своей внешностью, — моложе Мореля, который в юности был очень хорош собой, но теперь, в свои тридцать два казался пожилым человеком: коротко остриженная голова была уже наполовину седа, как и густые моржовые усы. Лишь выпуклые глаза сверкали прежним огнем. Этим двоим достаточно было один раз увидеться, чтобы до конца понять и — это слово не казалось им преувеличением — полюбить друг друга.
О чем же говорили они полсуток кряду? В основном об Африке, разумеется, но и о семьях, о детстве, об отроческих мечтах, идеалах и чаяниях и опять о том, как Конго проникло им в самую душу, угнездилось там и переменило обоих разительно, с ног до головы. Роджера удивляло, что человек, никогда не бывавший в этой стране, так хорошо знает ее. Ее географию, ее историю, ее людей, ее трудности. И он завороженно слушал Мореля, который много лет назад, будучи мелким служащим в антверпенском отделении компании „Элдер Демпстер лайнз“ (той же самой, где работал в Ливерпуле сам Кейсмент) и занимаясь регистрацией судов и проверкой грузов, вдруг осознал, что свободная торговля, которую, как полагалось считать, король Леопольд II открыл между Европой и Независимым Государством Конго, — это даже не дорога с односторонним движением, но попросту фарс. Какая там свобода торговли, если приходящие из Конго корабли выгружают в огромном фламандском порту тонны каучука, слоновой кости, пальмового масла, минералов и шкур, а назад везут лишь ружья, бичи и разноцветную стеклянную дребедень?
И как только у Мореля возник интерес к Конго, он приступил к доскональному изучению вопроса: начал расспрашивать коммерсантов, чиновников, священников, искателей приключений, солдат и полицейских — всех, кто отправлялся в Африку или возвращался оттуда; начал читать все, что имело отношение к этой огромной стране, о всех бедствиях и страданиях которой имел теперь столь же полное представление, как если бы участвовал в десятках путешествий, подобных той экспедиции по Средней и Верхней Конго, совершенной недавно Роджером Кейсментом. А потом, еще не уволившись из компании, принялся публиковать статьи в бельгийских и британских газетах и журналах, подписывая их сначала вымышленным, а потом и собственным именем, — статьи, в которых предавал гласности то, что ему удалось обнаружить и выяснить, точными данными и свидетельствами очевидцев разоблачал идиллический образ Конго, созданный стараниями продажных писак по заказу Леопольда II. Морель с недавних пор полностью посвятил себя этому делу — выпускал статьи, брошюры и книги, выступал с докладами в церквях, в культурных центрах, в политических клубах. Его усилия не пропали втуне. Теперь уже очень многие оказывали ему помощь и поддержку. „Это ведь тоже Европа, — часто приходило в голову Роджеру в тот день 10 декабря. — Не только колонисты, полицейские и уголовники, которых мы везем в Африку, но и этот кристально чистый духом, образцовый человек — Эдмунд Морель“.