И потому, раздумывая над этой стороной своей жизни, состоявшей из случайных, всякий раз мимолетных, никогда не имевших продолжения связей, Роджер говорил себе, что она так же безрадостна, как та река со всеми ее водопадами и лагунами, на берегу которой стоял затерянный в низовьях Конго поселок под названием Бома.
Им овладела глубокая и теперь уже привычная печаль, что неизменно следовала за его беглыми — они, как и самая первая, происходили почти всегда под открытым небом — встречами с мужчинами и юношами, чьи имена он не спрашивал или забывал, едва узнав. Это были быстротечные мгновения удовольствия, не имевшие ничего общего и не шедшие ни в какое сравнение с теми отношениями — длительными, прочными, продолжавшимися по многу месяцев и лет и неизменно вызывавшими у него зависть, — в которых к страсти добавлялись понимание, общность взглядов и вкусов, дружеское единодушие, как, например, у Герберта и Сариты Уорд. Еще одна огромная, ничем не заполняемая пустота в его жизни, еще один предмет его постоянной тоски.
Он заметил — оттуда, где находился, должно быть, дверной косяк, пробивается полоска света.
Глава XII
„Я сломаю себе шею в этом проклятом путешествии“, — подумал Роджер, когда министр иностранных дел сэр Эдвард Грей сказал ему: поскольку сведения из Перу поступают весьма противоречивые, у британского правительства нет иного способа узнать подоплеку происходящего, как вновь направить самого Кейсмента в Икитос, дабы он своими глазами убедился, в самом ли деле перуанское правительство пресекло злодейства в Путумайо или всего лишь тянет время, не желая или будучи не в силах выступить против Хулио Сесара Араны.
Здоровье Роджера меж тем ухудшалось. После возвращения из Икитоса и в те несколько дней, что он провел в Париже с четой Уордов, его опять стал мучить конъюнктивит, часто лихорадило, не давал покоя геморрой. Едва приехав в Лондон в начале января 1911 года, он отправился по врачам. Два специалиста независимо друг от друга определили, что все это — результат неимоверной усталости и нервного перенапряжения, а те, в свою очередь, — последствия амазонской эпопеи. Он нуждается в отпуске, в спокойном и безмятежном отдыхе.
Отпуск, однако, выхлопотать не удалось. Роджер тратил все время на составление отчета, который правительство требовало представить как можно скорей, на бесчисленные совещания в Министерстве иностранных дел, где приходилось докладывать обо всем, что он видел и слышал в Амазонии, на работу в Обществе против работорговли. Кроме того, он должен был встречаться с британскими и перуанскими руководителями „Перувиан Амазон компани“, которые на первой беседе — Роджер два часа рассказывал о своих впечатлениях о Путумайо — сидели не шевелясь, будто окаменели. Застывшие лица, полуоткрытые рты, недоверчивые и испуганные взгляды людей, увидевших, как у них под ногами разверзается земля, а на голову рушится свод потолка. Они не знали, что сказать. И простились с Кейсментом, так и не задав ему ни одного вопроса.
На второй встрече присутствовал сам Хулио Сесар Арана. Роджер видел его тогда в первый и последний раз в жизни. До этого так много слышал о нем от самых разных людей — и тех, кто говорил о каучуковом короле с восторгом верующих, как обычно говорят не о предпринимателе, а о религиозном лидере или политическом деятеле, и тех, кто винил его в самых жутких преступлениях и злодействах, ужасаясь его цинизму, садистической жестокости, алчности, жадности, вероломству, мошенничеству и деловой нечистоплотности, — что очень долго рассматривал его, как рассматривает энтомолог редкое, еще не значащееся в каталогах насекомое.
Говорили, будто Арана знает английский, но никогда — из гордости или по застенчивости — не говорит на нем. И потому сидевший рядом с ним помощник переводил ему на ухо. Арана оказался метисом небольшого роста, с широким лбом и азиатским разрезом глаз, с прямыми жидковатыми волосами, расчесанными на прямой пробор. Он носил небольшие, тщательно подстриженные усы и бородку; благоухал одеколоном. Должно быть, легенды о его маниакальной чистоплотности и заботе о собственной внешности соответствовали действительности. Он и в самом деле одет был безупречно — в костюм из тонкого сукна, сшитый не иначе как на Сэвил-роу. Арана хранил молчание, пока другие директора — да, на этот раз они решились открыть рот — засыпали Кейсмента бесчисленными вопросами, которые, без сомнения, были загодя припасены их адвокатами. Роджера пытались поймать на противоречиях, упрекали в преувеличениях, неточностях, пристрастном отношении, объясняли его суровость чистоплюйством цивилизованного горожанина-европейца, ошеломленного первобытным миром.
Отвечая им, добавляя уточнения и свидетельства, от которых нарисованная им картина становилась только мрачнее, Роджер не переставал поглядывать на Хулио Арану. Невозмутимый, как идол, тот сидел не шевелясь и даже не моргал. Лицо его оставалось непроницаемо бесстрастным. Тяжелый холодный взгляд выражал непреклонную волю. Роджеру он напомнил лишенные малейшего сочувствия к миру, пустые глаза управляющих факториями в Путумайо — глаза людей, давно утерявших способность (если даже предположить, что когда-то она у них была) различать добро и зло, доброту и злобу, человеческое и бесчеловечное.
И вот этот небольшой, пухловатый, очень элегантный человечек был повелителем империи размером со среднеевропейскую державу, ненавидимым и обожаемым хозяином жизни и имущества десятков тысяч людей, сумевшим в нищей и обездоленной Амазонии сколотить состояние, сопоставимое с тем, каким обладают крупнейшие европейские владыки. Он вырос в бедности, в богом забытой деревушке Риоха, затерянной в глуши перуанской сельвы, и начинал с торговли соломенными шляпами, которые плела его семья. Постепенно, возмещая недостаток образования (он получил лишь самые начальные знания) сверхъестественной работоспособностью, редкостным деловым чутьем и полнейшей бессовестностью, он вскарабкался на вершину социальной пирамиды. Бродячий торговец шляпами поначалу снабжал неимущих рабочих, на свой страх и риск уходивших в сельву добывать каучук, всем необходимым — поставлял им карабины, ножи, рыболовные сети, жестяные банки для латекса, консервы, маниоковую муку и прочее, а получая в обмен часть каучука, продавал его в Икитос и Манаос компаниям-экспортерам. Потом, накопив денег, сам смог заняться добычей и экспортом. Стал партнером колумбийских промышленников, которые по недостатку ума или усердия или же по причине чрезмерной совестливости успеха не добивались и в конце концов неизменно продавали ему за бесценок свои участки и рабочую силу, а иногда и сами поступали к нему на службу. Арана, человек недоверчивый, расставил своих братьев и кумовьев на все ключевые должности, так что эта огромная компания, к тому же в 1908 году зарегистрированная на Лондонской бирже, продолжала по сути дела оставаться семейным предприятием. Велико ли было состояние Араны? Молва, разумеется, сильно преувеличивала его размеры. Однако в Лондоне штаб-квартира „Перувиан Амазон компани“ занимала бесценное здание в самом сердце Сити, а особняк самого Араны на Кенсингтон-роуд не уступал окружавшим его дворцам аристократов и банкиров. Интерьеры его дома в Женеве и виллы в Биаррице были отделаны по эскизам самых модных декораторов, завешаны картинами, заставлены роскошной мебелью. Однако сам он, насколько известно, вел жизнь более чем воздержанную — не пил, не играл, не содержал любовниц — и все свое свободное время посвящал жене. Они были обручены с детства, однако Элеонора Сумаэта согласилась выйти за него замуж лишь через много лет, когда Хулио обрел могущество и положение, а она уже учительствовала в той самой Риохе, откуда оба они были родом.