Ах, так вот что праздновала сегодня на Пласа-де-Армас подогретая спиртным толпа, за которой Роджер издали наблюдал сегодня — новым алькальдом Икитоса стал дон Пабло Сумаэта. По воле перуанского народа зять Хулио Араны, очищенный от хулы и поклепа, возведенного на него англо-колумбийской кликой клеветников, покинул свое убежище — так сказал он в своей благодарственной речи, — чтобы непреклонно и стойко продолжить борьбу против врагов Перу и во имя процветания Амазонии. Потом зазвенели гитары, взлетели огни фейерверка, захлопали петарды и началось народное празднество, продолжавшееся до рассвета. Роджер предпочел от греха подальше уйти в отель.
Тридцатого ноября 1911 года из Манаоса прибыл наконец новый консул Джордж Мичелл с женой. Роджер уже готовился к отъезду. Перед этим несколько дней кряду они с мистером Стерзом лихорадочно подыскивали жилье для консула. „Англичане теперь здесь не в фаворе — и все по вашей вине, мистер Кейсмент. Никто не желает сдавать им дом или квартиру, какие бы деньги я ни предлагал. Все боятся навлечь на себя гнев Араны, все отказывают“. Тогда Роджер обратился за содействием к Ромуло Паредесу, и тот нашел выход — снял дом для себя, а потом по договору субаренды сдал его британскому консульству. Чтобы можно было принять новых жильцов, старый запущенный особняк пришлось срочно приводить в порядок и заново обставлять. С миссис Мичелл, миниатюрной, веселой и очень живой дамой, Роджер познакомился, когда она сошла с трапа на пирс. Ее не обескуражил ни Икитос, где она оказалась впервые, ни плачевный вид предназначенного ей жилья. Казалось, ей вообще неведомо, что такое уныние, — так рьяно и бодро, с ходу, не успев даже распаковать багаж, взялась она за обустройство.
У Роджера состоялся долгий разговор с давним другом и коллегой Джорджем Мичеллом. Он во всех подробностях обрисовал ему положение и не стал скрывать ни единой из множества трудностей, которые новому консулу предстояло преодолевать. Мичелл, толстенький сорокалетний живчик, в каждом движении которого сквозила та же неуемная энергия, что и у его жены, записывал слова Роджера в блокнот, иногда останавливаясь и прося разъяснить то-то и то-то. Он не пал духом от открывавшихся перед ним перспектив, не стал сетовать и жаловаться, а с широкой улыбкой сказал лишь: „Что ж, теперь я представляю, что к чему, и готов к борьбе“.
До отъезда Роджера оставалось две недели, когда его вновь и с неодолимой силой обуял демон вожделения. В прошлый раз он вел себя чрезвычайно осмотрительно, но теперь, хоть и знал, какую ненависть вызывает у всех, кто связан с добычей каучука, и как легко могут они подстроить ему какую-нибудь пакостную ловушку, все же выходил ежевечерне на набережную, где всегда прогуливались в поисках клиентов мужчины и женщины. Там он и познакомился с Альсибиадесом Руисом — если, конечно, таково было настоящее имя этого человека. И повел его к себе, в отель „Амазонас“. Ночной портье, получив мзду, не стал возражать. По просьбе Роджера Альсибиадес принимал одну за другой античные позы. Потом, немного поломавшись, согласился раздеться. Он был чоло, метис белого и индеанки, и Роджер потом записал в дневнике, что мужчины, в чьих жилах смешались две эти крови, отличаются редкостной красотой лица и телосложения, превосходя этим даже бразильских кабокло, у которых тонкое изящество индейских черт соединилось с грубоватой мужественностью потомков испанцев. Роджер и Альсибиадес целовались и ласкали друг друга, но до главного дело не дошло ни тогда, ни на следующий день. Альсибиадес появился утром, и Роджер смог сфотографировать его голым в разных позах. И после его ухода отметил в дневнике: „Альсибиадес Руис. Чоло. Двигается как танцовщик. У него — короткий и широкий, когда встает, изгибается, как лук. Вошел в меня туго, как палец в перчатку“.
В эти же дни редактор „Эль Орьенте“ Ромуло Паредес подвергся нападению. Когда он вышел из здания редакции, на него набросились трое сильно нетрезвых проходимцев. Как рассказал журналист Роджеру, к которому сейчас же после этого происшествия явился в отель, его осыпали ударами и наверняка убили бы, не будь он вооружен и не отгони их выстрелами в воздух. Дон Ромуло был так взбудоражен, что отказался от предложения Роджера спуститься в уличный бар и выпить чего-нибудь. Его возмущение и негодование были безмерны. — Я всегда был лоялен к „Перувиан Амазон компани“ и делал все, что они хотели, — жаловался он. Они сидели с Роджером на кровати почти в полутьме, потому что огонек масляной лампы еле освещал один угол номера. — И когда был судьей, и когда выпускал газету. Всегда выполнял их просьбы, хоть они довольно часто внушали мне отвращение. Но я реалист, сеньор консул, и знаю, какие битвы нельзя выиграть. И я ни за что на свете не хотел брать на себя это поручение — отправляться вместо судьи Валькарселя в Путумайо. И с первой минуты я знал — они меня запутают. Так и вышло. И запутали, и принудили. Пабло Сумаэта лично приказал мне. Я поехал по его прямому распоряжению. И свой доклад, прежде чем вручить его префекту, я отдал Сумаэте. И получил назад без комментариев. Разве это не значило, что он принят? И только после этого префект получил его. А теперь оказывается, что мне объявили войну и меня хотят убить. Сегодняшнее нападение — сигнал: „Убирайся из Икитоса“. А куда? У меня, сеньор Кейсмент, жена, пятеро детей и две служанки. Какая черная, какая неслыханная неблагодарность! И вам я советую как можно скорее покинуть Икитос. Ваша жизнь в опасности. До сих пор ничего не случилось потому лишь, что они боятся связываться с англичанином, да еще и дипломатом — как бы не вышел международный скандал. Однако не обольщайтесь. Все может кончиться в один миг в пьяной драке. Послушайте моего совета, уносите ноги отсюда.
— Я не англичанин, а ирландец, — мягко поправил Роджер.
Ромуло Паредес протянул ему принесенный с собой чемоданчик.
— Здесь все документы, которые я собрал в Путумайо. На их основе написан мой доклад. Я правильно сделал, что не отдал их префекту Адольфо Гамарре. Их постигла бы та же участь, что и доклад, — быть съеденными молью в префектуре Икитоса. Заберите — я знаю, вы найдете им лучшее применение. Простите, что обременяю вас лишней кладью.
Через четыре дня Роджер уплыл, простившись с Омарино и Аредоми. Мистер Стерз устроил их в столярную мастерскую одного боливийца, где им предстояло прислуживать и учиться ремеслу. В порту, где его провожали Стерз и Мичелл, он обратил внимание, что количество каучука, экспортированного за последние два месяца, превысило показатели прошлого года. Есть ли лучшее доказательство тому, что ничего не изменилось и что индейцев уитото, бора, андоке и прочих по-прежнему немилосердно изнуряют работой?
Все пять дней плавания до Манаоса он почти не покидал каюты. Он скверно себя чувствовал, а кроме того, пребывал в упадке и жестоком недовольстве собой. Потерял аппетит и на палубу выходил, лишь когда жара в узкой и тесной каюте становилась невыносимой. Амазонка в этом месте была так широка, что берега терялись из виду. Роджер говорил себе, что никогда больше не вернется сюда. И ловил себя на том, что мысли, не дававшие ему покоя в былые годы в Африке, когда он плыл по Конго, приходят и сейчас: он думал, что все это — и величественный пейзаж, и розовые цапли, и крикливые попугайчики, иногда пролетавшие над пароходом, и стайки рыбок, которые следовали за ним и порой выпрыгивали из воды, словно бы желая привлечь внимание путешественников, — не более чем занавес, а за ним в Путумайо, в дебрях сельвы, кровожадная корысть одних людей причиняет другим беспримерные, неописуемые страдания. Снова и снова вспоминалось ему, какое невозмутимое спокойствие читалось на лице Хулио Араны на том совещании в Лондоне, в штаб-квартире „Перувиан Амазон компани“. И тогда Роджер вновь клялся себе, что будет до последнего вздоха бороться за то, чтобы не ушел от наказания вылощенный человечек, из жадности и ради наживы запустивший эту огромную мясорубку, перемалывающую жизни людей. Кто посмеет сказать теперь, что Арана не знал обо всем, что творилось в Путумайо? Он поставил спектакль, призванный обмануть всех — а прежде всего, правительства Великобритании и Перу, — чтобы по-прежнему добывать каучук, эксплуатируя здешние леса так же варварски, как и людей, их населявших.