тало быть, про русалок? Ну, так и так; слушайте, я вам стану рассказывать про русалок.
Жил это, видите, один дед; колдун был, или Бог его знает, а, только, скажем, сейчас, хоть бы, скажем, у вашего папеньки, захворала корова: живот это дует, пена изо рта а от чего захворала — неизвестно, — сейчас за ним.
— Иван там, или Левон, сбегай за дедом.
Ну, приведут его; борода это длинная, длинная седая, только и есть, что одна борода. Его так и звали «борода» потому что, знаете, была у него борода вот этакая. Да, до земли.
Идет, бывало, — будто одна голова на бороде идет.
Многие боялись даже, особенно, если издали.
Известно — глупый народ, а то разве можно на бороде ходить?
И совсем ничего себе был старик; только известно они какие: — уж если дед, — так дед.
Говорят, к вашему дедушке хаживал.
Стоить это в передней. А дедушка из спальни с графинчиком; сейчас о графинчик рюмкой стук-стук… Подойдут.
— Ну, — говорят — борода пьешь что-ль?
Нальют.
А в передней, знаете, мух это видимо-невидимо.
— Пью-с — говорит, — батюшка, Николай Петрович…
И этакая, знаете, гадость, тьфу!.. — Наловит с окошка мух, там пять или шесть, или сколько, — сейчас в рюмку… Хлоп — выпил.
Ах ты, Господи! Да… Такой был старик.
А то бабы рассказывали, да должно врут. Брали раз замашки. Хорошо. Тишь, говорят, это, ни ветра, ничего это… Тепло.
Глядь — Борода. Мельница у него была там в огородах… Оно, знаете, одно к одному: колдун — ну значит и мельница. У них у всех — мельницы. И у этого тоже.
Идет, говорят; жуть, говорят, такая взяла — на бороде говорят, идет — разве с ними сговоришь? Одно слова бабы. А вы так посудите — разве можно на бороде ходить?
Ну все одно — на бороде — и на бороде. Походил, походил около мельницы, покашлял, взял — и отчинил крылья. А тихо, знаете: ни ветра, ничего. Потом, Господи Иисусе Христе, хлоп об землю — стал на голову, а ноги кверху… Стал и стоит.
И, что же выдумаете, сейчас это потихоньку, потихоньку замолола мельница и пошла, и пошла! А другие мельницы, какие были — там хоть, как сейчас, скажем, у дьячка, знаете около рощи, или у становихи, — хоть бы что: стоят и ничего — как мертвые.
И тишь, это, тишь, — страсть.
Постоял он, постоял этак: ну, не век же ему так стоять — значит, постоял, сколько нужно, да; и сел на порожке.
Хорошо, сидит. Только прошло сколько времени — глядь: один воз едет, другой, третий. Один с рожью, другой с пшеницей третий еще там с чем — много собралось народу, всю мельницу окружили.
А у дьячка, (т. е., тогда еще дьячковой мельницы не было, ну да это все равно — не у дьячка, так еще у кого) — пусто.
А он сидит и смеется:
— Гы-гы-гы. Гы-гы-гы…
И зубы скалит, а зубы желтые — желтые…
Да это врут бабы. Господи, Господи! наговорят, наговорят, наврут — тьфу!
А вы слушайте, какую я про него вам расскажу сказку.
Слышал я эту сказку… Погодите… Именно от дедушкина письмоводителя… Или нет, постойте!..
Да вы меня не слушайте. Бывает — и спутаешь.
Может это не про Бороду, а только я думаю — без него тут не обошлось…
Ну, скажем, сидел это раз Борода вечером у себя на огороде.
Огород у него был сейчас за мельницей.
Теперь уж этой мельницы нет, а хорошая была мельница, только старая… Знаете — в июле, дожди, пыль — почернела вся; и крыша тоже почернела: камышовая была крыша; теперь все больше тес пошел, а тогда камыш.
Да. Хорошо. Сидит себе. Вечер, знаете: тихо — тихо. Только слышно, как на пруде лягушки кричат; сверчок трещит под завалинкой: трюк-трюк, трюк-трюк… Телега где простучит, и опять тихо, только лягушки: «гу-гу-гу…» знаете, кричат они иногда так — не квакают, а так в один тон: гу-у-у, и не громко кричат, а слышно, далеко отдается.
Месяц это стал подниматься, красный — красный большой. Пруд тогда там-же был, где и теперь; тоже камыши росли. Вы когда видели, как встанет месяц (сначала то все темно, и не разберешь, где что: и камыши черные и вода черная и ракитки), а как встанет месяц, так сейчас и загорятся и вода, и камыши, знаете блестками, блестками… И стоят тихо камыши, а кажется, будто дрожат от корня до макушки.
А тихо это — ничего, никакого шума… Кричат лягушки, а будто и не кричат — только так в ушах отдается — будто это вместе с ночью пришло.
А месяц все выше, выше, и тихо — тихо…
Хорошо. Сидит это Борода на камушке, набил трубку, стал огонь высекать; тюк-тюк это, знаете… только слышит, плачет кто-то… Да; плачет: явственно слышно.
Подождал он — подождал минуту, ночью мало ли что не почудится, — нет, плачет.