А может и так было: может эти лягушки были из русалок, потому-то русалка, как она провинится в чем-нибудь — так ее сейчас, дед у них такой есть, который с за ними смотрит) так сейчас ее этот дед (он хоть добрый, а все-таки закон — нельзя) сейчас:
— Поди сюда, Оксанка, или Маришка, разве так можно… А?
Все равно, как, скажем, учитель в школе.
Сейчас возьмет и либо лягушкой сделает, либо мышью, либо кошкой. Вот тебе и Оксанка!
Такой уж у них устав.
Может, эти лягушки тоже были русалки, ну и конечно жалко своей сестры.
Раздумал, раздумал это Борода, дернул себя за вихор: — Эх, — думает, скверно дело. Нехорошо.
Однако, думает, а сердце ноет — ноет, даром что колдун…
Поглядит, поглядит на русалку — жалко: плачет, так, знаете, плачет…
Многие из ихней сестры тоже есть такие, что сами вроде того что: «ах, какая я несчастная», а у самой на уме… сейчас подплывет и защекочет.
Ну, да оно знаете, и Борода не дурак был — сразу видит: нет не похоже на то.
Да, а нужно вам сказать: пруд этот (он теперь Кореневых) и тогда тоже был Коренев; только тогда теперешние Коренята вот этакие были, совсем маленькие, а заправлял всем на мельнице Корень — старик. Ну и как, конечно, колдун он тоже был не хуже Бороды (тогда, знаете, колдунов этих было страсть) были они с Бородой, не дай Господи, — ни Борода ему, ни он Бороде — никакой уступки не было.
Бывало сойдутся за пахотой в поле — сейчас, говорят, Борода запряжет в соху какой сук покорявей и пошел пахать.
А Корень еще лучше, — возьмет на зло сядет, сам обедает, а соха сама собой пашет. Паши, говорит, — и пашет. Что с ним поделаешь?
И бывало тоже поругаются:
— А можешь ли ты гром заговаривать?
— А ты можешь ли ночь на день обратить?
Ну и там мало-ли что? У всякого свое, всякий свое знает. Одним словом, искусники были.
Да дело не об том; это так, между прочим.
«Главное теперь — подумает, подумает Борода — а ну как, думает, это Корень ее заговорит, — русалку, — что, она по ночам пруд сторожила?»
Н-да — штука. Не то, чтоб он боялся Кореня, а так, знаете, не хорошо в чужом хозяйстве распоряжаться.
Однако, — «эх» — думает (жалко ведь все-таки) — встал и пошел искать лодку. Хотел было так крикнуть русалке, дескать, зачем, почему, что такое? да одумался, еще Корень услышит.
А лодка у Кореня старая, старая была заплесневела вся от сырости, зеленая, все равно как, в тине. И никогда ее Корень на привязи не держал, потому-то; знал такое слово; сейчас, скажем причалит к берегу:
— Ну, лодка… (или как там у них это говорится) — знай, дескать, свое дело!..
Разве я знаю, как они колдуют?
Заколдует — и хоть ты тут что хочешь: бывало, ребятишки захотят покататься, влезут отпихнутся от берега, а она опять к берегу, да еще норовит куда бы в грязь, либо в тину. Отпихнутся опять — она опять к берегу. Бьются — бьются — так и уйдут.
Лазил, лазил Борода по камышам, по лознику — нашел лодку: стоит это около бережка, кругом камыши, осока, лоза, — весло это, все как следует, шесть поперек лежит, один конец в воде, другой, наружу. Цепь на носу ржавая — ржавая, оборванная.
Нос болваном выточен, с глазами, болван совсем как есть голова. Только конечно, как если бы он был настоящий болванщик, — может и вышло бы что-нибудь хорошее, а то поглядит, — поглядит Борода — тьфу! — прямо гадость: лицо, — как лицо, а не человечье! Да еще зеленое от плесени, да еще на месяце, а в глаза, где зрачки, медные гвозди вбиты по самые шляпки; заржавели шляпки, зеленые — так и блестят, будто вправду глаза.
Взял Борода и пнул болвана ногою в лоб. Откачнулась лодка, отплыла этак на сажень задом и опять на прежнее место… Стала и стоит… Он ее опять — она опять: будто тянет ее что к берегу.
— Эге, думает, — хитер ты Корень, ну да и я не дурак!
Взял, повернул лодку кормой к берегу, а носом в пруд, сел, уперся шестом, чтоб она шла к берегу, а она от берега, от берега… потому что видите, будь у ней корма заколдована, так-бы ее и тянуло в ту куда корма, а как был у ней нос заколдован, то и потянуло ее, куда она стояла носом!
Сперва стояла она носом к берегу — ну так и тянуло ее к берегу, а как повернули ее носом на воду, так и пошла она, куда тянул нос.
Ну, сидит себе Борода на корме только шестом помогает, куда ехать, а лодка сама едет. Въехал он на середину пруда, направил лодку носом прямо на русалку: — как пошла лодка, как пошла — батюшки мои…
— Ну думает — спасибо тебе Корень!
Только смотрит: болван, который на носу, поворачивается к нему, поворачивается… повернулся совсем, — как ляскнет зубами, гвозди-то вылезли из глаз почти на пол вершка, блеснули и опять спрятались…