Подполз будто бы к ней большой черный рак с длинными усами, тронул ее клешней пошевелил усами и сказал:
— Эй вы!..
И опять слегка тронул клешней за стебелек, глянул вверх по стеблю и сказал:
— Эй вы! Послушайте: вы знаете, кто я?
— Кто? — спросила лилия.
— Волшебник, — сказал рак, крякнул, уперся усами в песок и стал клешней чертить на песке какие-то странные знаки. Потом посмотрел на лилию и глухо произнес, указывая ей глазами на свои знаки:
— Видели? Как только вода смоет этот рисунок, вы обратитесь в человека и пойдете по земле… Ведь вам, кажется, хочется покинуть родную речку?.. Вы думаете, я не слыхал, как вы пели!
И он опять взглянул на лилию снизу-вверх, немного сердито и взглянул хмуро.
— А потом вы вернетесь в речку, на это же место, — добавил он.
Больше он ничего не сказал и сейчас же стал пятиться задом к большой торчавшей в песке кочке, где у него была его нора.
Он сел у входа в нору и принялся наблюдать, как вода мало-помалу размывала таинственные знаки, начерченные им на песке.
Лилия тоже смотрела на эти странные знаки…
Она чувствовала, что какая-то непонятная сила отрывает ее от корня, что ее стебель тянется все кверху, все кверху, и скоро она уже перестала ощущать свою связь с корнем, — как будто никогда и не было этого корня…
На минуту она потеряла сознание.
Она испытывала только необыкновенную легкость во всем теле.
Вдруг она увидела звезды и небо.
Она почувствовала, как раскрываются ее лепестки, и она точно выходить из себя — из своего тела, из своих листков, из той оболочки, в которой она жила до сих пор. Точно она сменяла платье…
Теперь она жила иной жизнью, а то была старая жизнь; воспоминания о той жизни перемешались и спутались с впечатлениями новой жизни…
Она уже не думала больше ни о своих листьях, ни о своем стебле: ей казалось, что она, действительно, только переменила платье…
И она не обернулась и не взглянула на свое прежнее платье…
Ведь она уже не была больше лилией…
Она стояла на берегу речки, стройная, как стебель, голубоглазая, белокурая, с тонкой грациозной шеей и с цветком лилии в волосах…
А у ее ног копошились два толстых, больших паука.
Один паук держал во рту булавки и, вынимая то одну, то другую, прикалывал, где нужно, к ее платью кружево и банты; приколов бант или кружево, он торопливо отступал назад, забегал справа и слева и очень серьезно и сосредоточенно смотрел на свою работу — хорошо ли он приладил бант или ленту.
Если бант сидел хорошо, паук обращался к своему товарищу и говорил:
— Ну-ка!..
И сейчас же другой паук выпускал из себя нитку и пришивал бант.
Сначала Лилия было испугалась их, но пауки ее успокоили.
Один из них, тот, который, очевидно, был закройщиком, выступил вперед, вынул изо рта булавки и сказал:
— Не извольте сумлеваться, сударыня: мы портные… не извольте беспокоиться… такого тонкого батиста, как у вас на платье, вам все равно нигде не найти… Мы его соткали из самой чистой паутины, по приказанию господина рака… Нуте-ка, подвиньтесь малость…
И, присев на корточки, он принялся одергивать платье на Лилии, точь-в-точь, как настоящий портной.
Потом пауки накинули на плечи Лилии косынку и тоже из самой тончайшей шелковой паутины.
— Счастливо оставаться! — сказал закройщик и поклонился, шаркнув сразу всеми шестью своими ногами.
И портной тоже поклонился и тоже сказал:
— Счастливо оставаться!
Но они, конечно, не попросили при этом на чай.
Лилия пошла по лугу…
Она слышала, как портные переговаривались у нее за спиной.
Один говорил:
— Важно!
— То-есть, вот как хорошо! Лучше и не надо! — говорил другой.
Ей даже показалось, будто рак тоже вылез из своей норы на берег и смотрит на нее, шевеля усами, а под усами добродушно и немного лукаво усмехается, будто думает:
— А недурную я удрал штуку!
Лилия прошла лугом и вышла в поле.
Кругом все было тихо.
Только перепела кричали громко, отчетливо, точно отчеканивая каждый слог:
— Спать пора, спать пора!
Когда Лилия оглянулась назад, на реку, она не увидела ни реки, ни луга. Белый тумань покрывал теперь и луг, и реку.
Едва лишь виднелись сквозь туман ракиты по берегу реки.
От реки веяло сыростью. Со стороны поля пахло рожью.