— А ты кто? — спросили рыцари.
Он ответил:
— Главный слуга его высочества. А раньше я был портным.
И в свою очередь спросил:
— А знаете ли вы, как вы сначала были рыцарями, а потом стали шахматами?
— Знаем, — сказали они. — А они где?
— Кто?
— Колдун?
— Спить.
— А король?
— И король спит. Все спят…
Должно быть рыцари так привыкли быть шахматами, что сейчас чувствовали себя, сразу видно, что немножко не в своей тарелке. Один из них; даже по старой памяти сел на стол с шахматной доской, хоть оруженосец и говорил ему:
— Ваша милость, но, по-моему, нам нужно как-никак поскорей удирать из этого проклятого королевства.
Скоморох обратил внимание на девушек, казавшихся в их кисейных платьях придворного покроя, настоящими принцессами.
Посмотрев на них, он приставил палец к носу, что, как уже известно читателю, служило признаком посетившей его, какой-либо остроумной мысли.
Через секунду, он заговорил:
— Прелестные дамы, по-моему, вам лучше всего остаться пока во дворце. Сейчас дворец полон красавиц, съехавшихся сюда из разных королевств. Дня через два, какую-либо из них, мой господин, его высочество, королевич, выберет себе в жены. Для них отведен целый этаж. Мне кажется, что вам самое лучшее назваться одной приезжей принцессой, из какого-нибудь тридевятого государства, о котором никто не знает, а другой ее фрейлиной. Я берусь все это устроить как нельзя лучше. Пусть ваши рыцари сведут коней через балконную дверь в сад, и вы отправляйтесь туда же, а я побегу к эконому и если он спит, стащу его за ноги и закричу:
— Вставай, сонный тетерев, приехала из дальних краев еще одна принцесса и ей нужно устроить ночлег.
И, прищурив один глаз, он произнес со смехом:
— Гы-гы-гы, как вам это нравится?
Он еще при этом закинул назад ногу и хлопнул ладонью по пятке.
Девушки, забившиеся было в темный угол и пугливо глядевшие оттуда, как прекрасные цветы, полускрытые темнотой ночи, засмеялись…
— Нет, — подумал скоморох, глядя на них, — ни за что я им не дам пропасть… Ему их вдруг стало жалко. Им едва ли было по пятнадцати лет…
— Хорошо, — сказали они из своего угла и глаза у них щурились от смеха, и на губах тоже дрожал и искрился смех…
— Хорошо, — это умно придумано; это самое то, что и надо, — заговорили и рыцари.
— А вы, — обратился к ним скоморох, будете говорить, что сопровождаете вашу принцессу, и во время дороги и здесь на вас лежит обязанность охранять ее.
Рыцари опустили руки на эфесы своих мечей и щелкнули шпорами.
Это означало:
— Хорошо, мы согласны.
Но рыцари ничего не сказали, а только подержались за ручки мечей и наклонили головы.
Затем один из них пошептался с оруженосцем, и оруженосец сейчас распаковал дорожный мешок и вынул оттуда штуку золотой парчи и штуку бархата.
Подойдя к скомороху, он сказал:
— Вы говорили, что занимались портновским искусством, сшейте же пожалуйста для принцессы и ее фрейлины по такому платью, чтобы им было не совестно показаться среди других принцесс, а то у них видите какие платья; что же касается до моего господина и других господ рыцарей, здесь находящихся, то они готовы отныне служить им до последней капли крови.
— Да, да, — заговорили рыцари и глаза у них заблестели. — Да! До последней капли крови!
И каждый из них подумал, что они опять начинают жить настоящей, когда-то отнятой у них колдуном жизнью, и что вряд ли в целом мире сыщется другая такая принцесса, какая будет у них, хоть ей, может быть, и нет шестнадцати лет и она никогда до сих пор не носила парчовых платьев.
Скоморох как сказал, так и сделал: разбудил эконома и приказал ему именем королевича приготовить комнату для вновь прибывшей принцессы и устроить где-нибудь ее рыцарей.
Целую ночь потом сидел он у себя в каморке и шил парчовое платье. К утру платье было готово, и он передал его потихоньку рыцарям, а те через оруженосца своей принцессе.
Нужно сказать, что рыцари еще ночью, спустившись в сад через балконную дверь и, ожидая там распоряжений эконома, бросили жребий, кому из девушек быть принцессой.
Одну из девушек звали за то, что, когда она смеялась — так от смеха у ней на глазах выступали слезы — Утренняя Росинка.
Жребий упал как раз на нее.
Она опустила глаза, и вся порозовела, как заря. Она была так прекрасна в эту минуту, что рыцарям и вправду показалось, что в саду, обрызганном росою, затрепетали розовые солнечные лучи.
И хотя это было опрометчиво с их стороны, но такие уж они уродились…
Они поклялись, преклонив пред ней колена, что хотя она и не королевского рода — они все равно завоюют для нее какое-нибудь королевство.
И с того мгновения называли ее уж не иначе, как принцесса.
Передав рыцарям парчовое платье для принцессы, скоморох принялся за другое платье бархатное, предназначавшееся для фрейлины.
И едва снес он это платье в помещение рыцарей, как королевич объявил ему, чтобы он больше уж не выходил из своей комнаты.
— Почему? — спросил он.
Королевич ответил:
— Может быть и правда, что в погремушке, подаренной мне колдуном — заколдованные слезы. Возможно, что какая-нибудь из принцесс отгадает это… И я буду потом мучиться, не ты ли открыл ей эту тайну. Конечно, я тебе верна, но повторяю, чтобы уж не осталось никаких сомнений — сидеть то лучше у себя…
А скоморох, именно, уже и собрался было пробраться как-нибудь в помещение принцесс и шепнуть кому надо:
— Так как рыцари провозгласили вас принцессой, то и вы тоже имеете право попытать счастье насчет золотой побрякушки его высочества. Так имейте же в виду, что в ней заключены заколдованные слезы, превращенные в алмаз.
Но нужно было повиноваться.
И он ушел к себе, лег на кровать на спину и стал смотреть в потолок.
Между тем королевич отдал приказ собраться всем принцессам в большой тронной зале.
Там был поставлен стол и на столе на бархатной подушке лежала золотая погремушка.
Тут и сказке конец…
У стола с погремушкой сидел в креслах колдун в своем колпаке и выслушивал ответы принцесс, по-очереди подходивших к столу и позванивавших погремушкой.
Ни одна из них не угадала, о чем говорят волшебные алмазы. Разве они когда-нибудь видели настоящее человеческое горе?..
Дошла очередь и до Утренней Росинки.
Едва она встряхнула над ухом погремушкой, как сейчас положила ее обратно на шелковую подушку.
Едва она встряхнула над ухом погремушкой…
Закрыв лицо руками, она проговорила:
— Боже мой! Да ведь это… (И она отняла от лица руки и остановила на колдуне глаза широко открытые и голубые, как небо). — Это человеческие слезы…
Она снова протянула было руку за погремушкой и вдруг вздрогнула всем телом и отдернула руку. А когда колдун сам взял погремушку и приготовился встряхнуть ее, она заткнула уши и у ней задрожали губы, а на голубых глазах заблестели слезы.
Держа погремушку в руке, колдун спросил:
— Откуда ты знаешь, что это слезы.
Она опустила руки и сказала:
— А?
— Откуда ты знаешь, — повторил колдун, — что в погремушке слезы?
Она заговорила, смигивая ресницами нависшие на них слезы:
— Может быть, это и не слезы. Но когда они звенят, эти алмазы, я слышу ясно в ихнем звоне человеческий плач. Я ведь родилась в бедности и знаю много людей, которые больше плачут, чем смеются.
И вдруг она улыбнулась сквозь слезы.
— Мне сейчас кажется, что и сама я вроде вашей погремушки и во мне, от моей прежней жизни остались все слезы, которые когда-либо видела и все жалобные слова, которые я слышала. И они горят во мне, как после дождя на солнце, падающие с веток последние капли.