Мужчина, представившийся им, врывается в их мечты, как палец, прорывающий мыльный пузырь. Но это не только не Снапораз, он даже не имеет никакого отношения к артистической стороне кино. Его задача остудить их, а не помочь. Он всего лишь самый мелкий чиновник самого внешнего круга целого длинного ряда офисов и приемных, возведенных подобно стене вокруг Эдемского сада.
Чтобы запечатлеть в фильме их разочарование, нужно было бы сделать быстрый наезд камерой и одновременно с этим уменьшить изображение, чтобы их ошеломленные лица оказались на переднем плане, а окружающее пространство — отдалилось. Такой чужой им кажется мысль, что их от цели отделяют не минуты, а месяцы.
Вся эта авантюра так бы и закончилась, если бы они послушались своих чувств и, спотыкаясь о рухнувшие планы, пошли бы к выходу, сели в метро и, исчезая в шахте, медленно вернулись к своим настоящим пропорциям.
Но они не послушались, а огорошенные, вышли из студии, держась за руки и опираясь друг на друга. Три раза они обходят вокруг водоема, где не только затонула трирема[104] Бен Гура, но и проходили морские битвы при Лепанто, Александрии и Чатеме. Потом они бродят между салунами поселения на Диком Западе, по венским бульварам, граничащим с бруклинскими пожарными лестницами и узкими римскими улочками, выходят прямо к Форуму, где возвышается собор, похожий на сахарный торт. Там они садятся и любуются многоэтажками на Виа Тускулана на краю территории киностудии, и сводами древнего акведука Сетте Басси.[105]
— Когда Филиппо был маленький… — говорит через некоторое время Максим.
— Какой Филиппо?
— Филиппо Сангалло.
— А, твой виконт. Почему ты меня с ним еще не познакомил? Он что-то имеет против женщин?
— Вряд ли, ведь у него с ними много общего. Когда он был маленький, то жил где-то в поместье на холме. Это было в начале двадцатых годов. У них не было ни радио, ни граммофона. Его мама давала ему партитуры. Он их читал, как мы книги. Слушал оркестровые партии в голове. Сначала каждую отдельно, затем прибавляя по одной, пока внутри него не звучала вся симфония.
Вдоль ограды по проселочной дороге приближается маленький «фиат», вздымая облако пыли.
— Когда в городе играли концерт, мама брала Филиппо с собой. И там наконец он слышал в реальности те мелодии и гармонии, с которыми столько времени был знаком. И ему всегда не нравилось. Музыканты были превосходные, обстановка шикарная. И все же никогда реальная музыка не могла сравниться с тем, что он слышал внутри себя.
Автомобильчик останавливается у задних ворот и громко сигналит несколько раз, пока не выходит охранник. Тот, по-видимому, только что проснулся. Униформа не застегнута.
— Сколько еще мы можем прожить здесь? — спрашивает Гала.
— До нового года или на несколько недель больше, если будем питаться только с рынка. Никакого кофе в открытом кафе, только в баре, стоя, и самое главное — никакого «страчателла»[106] у Пантеона.
Машинка проезжает мимо них. Ее водитель — маленькая женщина в вязаной шапочке, чьи глаза ниже уровня окошка. Ей приходится привстать с сиденья, чтобы посмотреть на молодых людей. Ненадолго их взгляды пересекаются, потом она снова исчезает в облаке пыли.
До Галы и Максима доходит одновременно.
— Это она.
— Джельсомина!
— И едет к…
— …к кому же еще?
Они глядят вслед автомобилю, исчезающему за оградой псевдофорума.
— Джельсомина! — кричат они хором.
— Джельсомина! Джельсомина!
Гала скидывает туфли на шпильках и бежит за автомобилем. Максим подбирает ее «лодочки» и устремляется следом. Несясь по брусчатке средневекового Парижа, они срезают часть дороги и прибегают к Студии № 5 почти одновременно с машиной, откуда выходит жена Снапораза. Кинозвезда достает из багажника корзинку для пикника, такую старую, что тростник, кажется, вот-вот развалится. Из корзинки торчит горлышко бутылки вина, ветчина с косточкой и большой кусок хлеба. Расставляя все по местам, женщина поднимает глаза, привыкнув к преследованию папарацци. Гала с Максимом, спрятавшиеся за сфинксом из Гизы, стоящим на просушке, видят ее очень хорошо. Джельсомина сильно постарела со времен своей славы, но черты героини из комиксов остались те же: большие глаза, вздернутый носик и крошечный рост. Короче говоря, клоунесса из фильма, благодаря которому она стала звездой. Джельсомина обходит здание мелкими шажками, с корзинкой с ланчем в руке, и входит в студию через пожарный вход, скрытый за мусорными контейнерами. На верхнем этаже узнают ее походку. Кто-то подглядывает в щель между ламелями[107] жалюзи.
— Придумала! — говорит Гала.
И машет человеку за окном, но тот отходит от окна.
Жалюзи со стуком закрываются.
Одновременно с этим молодые люди чувствуют на своих плечах руки охранника.
Когда цель близка, все средства хороши. Подобно Мадзини, явившемуся к Пию IX в красной рубашке, чтобы сагитировать его помочь революции, голландцы, чтобы не дать затонуть своему судну, начинают выбрасывать за борт последний балласт. Они проходят собеседования на роли, за которые нипочем не взялись бы неделю назад, чтобы заработать и суметь продержаться в Риме до кастинга для фильма Снапораза. Пока киноиндустрия пребывает в зимней спячке, фотоагенты работают на всю катушку.
Работы для моделей полно, но и желающих тоже немало. С высоких заснеженных Альп до самых низин «итальянского сапога» в столицу приезжают красивейшие дети Италии в надежде заработать в предновогодних кампаниях и во время посленовогодней распродажи. Гала с Максимом колесят по Риму, чтобы принять участие во всевозможных «cattle calls» — «кастингах скота», где каждому актеру вешается на шею номер, как в стаде, а потом их по пятьдесят человек вызывают на суд комиссии «мясников». Они дают себя ставить в разные позы, как манекенов, для просмотра. Денег это приносит немного, но хоть есть на что жить. Гала позирует почти в полном неглиже для почтового отделения в образе Снегурочки с сумкой полной открыток. Максим бреет низ живота и ноги для того, чтобы продемонстрировать коллекцию уцененных мужских трусов-бикини. День за днем их оценивают, обсуждают и с выражением скуки выпроваживают. Галу это всегда сильно раздражало, и за день до Рождества она срывается. В Риме в это время нехватка мужских рук: мощных кистей для демонстрации часов и запонок, сильных пальцев, указывающих на цены, чувственных ладоней, предлагающих обручальные кольца или коробку шоколадных конфет. Гала, как никто любящая руки Максима, приводит его к своднице, бывшей модели. Ее бюро располагается в задней комнате на Виа ди Рипетта, но взяв Максима за руки, женщина с отвращением восклицает:
— Нет, о господи, о боже мой, нет, нет, нет! — и отпускает их, словно ей предложили два кровавых обрубка.
Гала чувствует себя оскорбленной до глубины души. Она начинает страстно защищать руки, ласкавшие ее, но ведьма упирается и утверждает, что его руки непригодны для рекламы чего бы то ни было.
— У него слишком широкие кости.
— Слишком широкие? — взвивается Гала. — Как может быть мужская рука слишком широкой?
Тетка, привыкшая вести дела с недовольными клиентами, звонит, приглашая для просмотра следующего.
— Ах, милая, — говорит она, — я научилась видеть вещи такими, какие они есть. Либо ты умеешь это, либо голодаешь.
Максим приобнимает Галу за плечи. Стоя в дверях, они слышат, как женщина, не отрываясь от своих бумаг, продолжает, но уже мягче.
— Прекрасно, когда можно позволить себе такое ослепление, — бормочет она, а потом снова оживленно добавляет, чтобы покончить с размышлениями: — Ах, вы еще молоды и можете видеть друг друга такими, какими хотите, но только не приходите потом жаловаться, когда вам это разонравится.
Вечером Гала с Максимом бродят по Риму допоздна, словно город принадлежит им одним. Как всегда, им достаточно друг друга. Довольные и разомлевшие, они лежат на Пьяцца Навона. Гала хочет намочить грудь и шею водой из фонтана у ног Мавра,[108] и вдруг замечает, что на них пристально смотрит какой-то парень. Набрав в ладони воды, она брызгается в него, чтобы прогнать, но лишь стимулирует его включиться в игру. Словно это напоминает ему шалости из его детства, он подбегает к ней, крича, что теперь хочет обрызгать ее. Гала с Максимом щедро принимают его в свою компанию. Они сочувствуют его одиночеству в городе, переполненном любовью. Парень сует руки в фонтан, но передумывает. Так и остается стоять, в нерешительности, а вода льется на его манжеты. Он выглядит таким разочарованным и незадачливым, что Гала с Максимом не выдерживают и хохочут. Ни слова не сказав, несолоно хлебавши незнакомец уходит, а молодые люди бросаются друг другу в объятья, радуясь тому, что находятся в центре жизни.
104
Трирема (лат. triremie, от tree, tria — три и remus — весло), триера (греч. Трирем) — боевое гребное судно с тремя рядами весел, располо» женных один над другим в шахматном порядке.