Зеркало покажет тебе, кто ты есть, просто женщина, красивая или безобразная, не более того. В неровностях этой сковородки можно увидеть разные лица. Сковородка разбивает меня на кусочки, как кривое зеркало, и в этих кусочках я вижу разных женщин.
Она вздыхает, довольная тем, что видит, и держит сияющую сковородку перед лицом Галы.
Так я рассматриваю себя уже долгие годы, — продолжает Джеппи. — Вначале я представляла себе всех тех женщин, которыми я могу стать. Теперь я воображаю женщин, которыми я могла бы быть раньше.
Гала рассматривает искаженные лица, глядящие на нее из погнутой меди.
— Зачем мне видеть ясный образ женщины, в том возрасте, когда у нее уже растет борода? — говорит Джеппи, — лучше я сама составлю красивую картинку из этой смеси искаженных носов и расплывающихся подбородков.
Галин портрет непрерывно перемещается по медной сковородке.
— Чем неотчетливей себя видишь, тем больше возможностей что-то из себя сотворить.
Большую часть войны мы с Джельсоминой провели в квартире ее тети. Все парни моего возраста были военнообязанными и должны были сражаться за Дуче. Чтобы избежать этого, я старался не показываться на улице. Пока было светло, я сидел дома, много рисовал и пытался развлечь себя фантазиями о действительности. Но я был нетерпелив. Мне казалось, что вся жизнь проходит мимо меня. Однажды я решил прогуляться до Пьяцца-ди-Спанья. Как назло, в тот момент там были военные, которые отлавливали скрывающихся от призыва. Я слишком поздно их заметил, и когда хотел вернуться, дорога назад была уже отрезана. Нас загнали на Испанские ступени.[207] Там каждого допросили немецкие солдаты. Дело шло медленно, потому что они плохо говорили по-итальянски, и все пойманные делали вид, что их не понимают. Я старался найти выход, но ничего не приходило в голову. Я просто молчал, и меня посадили в грузовик. Нужно было что-то предпринять, чтобы выбраться отсюда. Грузовик тронулся. Я был абсолютно спокоен. «Если бы это был твой сценарий, — сказал я себе, — что бы ты заставил сделать главного героя?»
В тот момент на Виа Делла Кроче появился молодой блондин-офицер. Под мышкой зажат большой пакет вафель «Форлари», лучших вафель в Риме. Из шикарного пористого теста, покрытого глазурью и с начинкой из изюма в бренди объедение! Я выпрыгнул из кузова и, распахнув объятия, побежал к офицеру. «Вольфганг, Вольфганг!» кричал я взволнованно, словно давно его не видел, и бросился ему на шею, словно очень соскучился. Грузовик притормозил, но стрельбы не было. Затем поехал дальше вместе с остальными ребятами, словно вез овец на бойню. Офицер в ужасе уронил вафли и пытался объяснить, что его зовут не Вольфганг. Я извинился и совершенно спокойно свернул на Виа Маргутта. Там зашел в первый попавшийся антикварный магазинчик. Это было совсем крошечное помещение, но я, как ненормальный, целый час ходил там кругами, будто рассматривал коллекцию. Думаю, что владелец магазина все понял. Но ничего не сказал. Я ходил туда-сюда между зеркалами в огромных рамах в стиле рококо. Все это время у меня в голове крутилась лишь одна мысль: «Я спасен, я спасен».
С тех пор я стал больше доверять мгновенным решениям. Чем чаще человек попадает в безвыходные положения, тем лучше он находит выход.
Гала целыми днями сидела в своей комнате, словно война бушевала за стенами дома, а не у нее в голове. Все это время она ждала у телефона. Пыталась читать, но не могла сосредоточиться. Пыталась спать, но не могла остановить поток мыслей. Пыталась разозлиться на Снапораза.
Но злилась лишь на себя, потому что знала, что простит его сразу же, как зазвонит телефон.
Но телефон не звонит. Хотя нет, один раз. Это Максим. Он приехал в горы и жаждет рассказать о своих приключениях. Он слышит в ее голосе беспокойство. Но не допытывается о причине, а желает спокойной ночи и прощается, потому что Гале нужно, чтобы линия была свободна на тот самый случай. В конце концов, к вечеру третьего дня Гала вспоминает о еде. Дома ничего нет. Перед самым закрытием она бежит в супермаркет и обратно. Она отсутствует всего десять минут. Вероятность, что режиссер позвонит именно в этот момент, ничтожна. Но когда Гала стоит в очереди в кассу, ее внезапно охватывает паника. Она лезет без очереди, в спешке не может найти мелочь, дает изумленной кассирше купюру в пятьдесят тысяч лир и выбегает на улицу, не дожидаясь сдачи.
Почти семь часов! Как можно отсутствовать в такое время. Каждый итальянец в это время дома. Если Снапораз решит позвонить, то, конечно, выберет этот час, когда все нормальные люди, как известно, дома. С чего ей взбрело в голову именно сейчас пойти в магазин? Гала бежит быстрее, но подворачивает ногу на своих высоких каблуках. Тогда она снимает туфли, сует их в сумку с продуктами и босиком перебегает Пьяцца Унгерия, не обращая внимания на машины. Сначала она проклинает свою собственную глупость, потом Максима, который мог бы сходить за покупками, если бы не катался сейчас на своих дурацких лыжах. Пока она бежит, ее панику сменяет подавленность. Она не замедляет бег даже на острых камушках на тропинке к дому, но, вставляя ключ, даже не прислушивается к возможным последним трелям из — за полной убежденности, что звонок Снапораза она уже пропустила. Дома она падает на кровать, открывает коробку с шоколадками и съедает все, даже не почувствовав их вкуса.
Когда, наконец, звонит телефон, она крепко спит. Полночь, Гала лежит одетая на кровати посреди сумок с продуктами. Телефон звенит семь, восемь раз, и только после этого она в ужасе просыпается. Вскакивает с кровати. За две секунды вспоминает все слова, отрепетированные за прошедшие дни: отстраненное приветствие, шутка, надо выглядеть раскованной, потом что-то теплое и сердечное, и, наконец, она неохотно согласится на все, что ни предложит великий человек. Она протягивает руку к трубке, но прежде, чем взять ее, колеблется. Нельзя казаться нетерпеливой. Пропускает еще два звонка, чтобы Снапораз не подумал, что она только и делает, что сидит дома и ждет, когда он позвонит. Как бы то ни было, когда она, наконец, подходит к телефону, я уже повесил трубку.
«Глупый старик», — выговариваю я себе. Вообще-то, я даже испытываю чувство облегчения, что не застал ее дома и не смог выставить себя на посмешище завуалированным объяснением в любви, отрепетированным перед зеркалом. Я же знал: такая женщина, как Гала, не станет сидеть и ждать плешивого старца. Она несется сейчас на спортивной машине по городу, сопровождаемая толпой поклонников на мотороллерах. Она танцует где-нибудь в Каракальских термах в ритме бонго,[208] и ее силуэт вырисовывается на сводах на фоне всполохов Рима, жонглирующего огнем.
У меня было гораздо меньше любовных связей, чем думают или пишут в газетах. Но они были, и все были мне одинаково дороги. Некоторые из них можно назвать, наверное, необыкновенными, хотя сейчас все кажутся похожими друг на друга. В этих историях я никогда не был героем или самоуверенным наглецом, как другие мужчины, но и никогда — трусливым или инфантильным. Уверенность в себе естественнее в молодости, но мое общение с женщинами с возрастом стало только проще. Вопреки всей романтике, с годами у мужчины вырабатывается привычка. Благоговение и волнение, когда женщина впервые обнажается перед тобой, настолько чудесны, кажется, будешь испытывать их всегда, сколько бы не наблюдал потом эту мистерию. Невозможно подумать, что число раз, когда чувственность борется за право первенства с благодарностью и слезами, ограниченно. И все же упоение не вечно. Это ощущение подкрадывается незаметно лет в пятьдесят, в сто или еще позже. Желание никогда не становится меньше — лишь меньше удивления, что кто-то его хочет удовлетворить. Любовь не становится менее искренней — только меньше удивляешься, что на нее отвечают. Это происходит само собой. Тебе бы очень хотелось еще раз испытать былое волнение, острое сомнение, словно все зависит от другого человека, ты даже стремишься почувствовать это снова и снова, все более страстно, но каждое новое объятие лишь сильнее заставляет почувствовать твою утрату. Вот почему за нашей улыбкой кроется смутная печаль.
208
Бонго (исп. bongo) — кубинским ударный инструмент: небольшой сдвоенный барабан африканского происхождения.