Желая скрыться от взгляда Снапораза, Максим спускается с Галой в подземный Рим. Они с удовольствием проводят там целые дни. Вместе открывают «Митреум»[217] под базиликой Святого Климента и обследуют подвалы Каракаллы.[218] В святых катакомбах вдоль Аппиевой дороги они убегают от гида и группы туристов и с воодушевлением блуждают по бесконечным коридорам, совсем как я в 1932 году, когда отстал от родителей и заблудился. Возбужденно перекрикиваясь при свете зажигалки, они проходят на большой глубине под пастбищами до Тор Маранции,[219] где, наконец, выбираются на поверхность через люк у здания инспекции на Виа Аннунциателла.
Первое, что они видят, как только глаза привыкают к дневному свету, — это постер «Дженте», но усмешка Снапораза прячется за объявлением цирка «Орфей», где на этой неделе главная достопримечательность — клоун Мимил. То, что осталось от Снапораза, похоже, Галу ничуть не трогает. Чтобы убедиться, что ему удалось вернуть прежнюю Галу и между ними все будет по-старому, Максим уезжает вместе с ней на несколько дней за город. Обнявшись, они бродят по раскопкам в Серветери,[220] столь же веселые и беззаботные, как этруски,[221] изображенные на своих могилах в танцующими, ныряющими и плавающими вместе с дельфинами. В Вольтерре[222] Максим и Гала подолгу стоят перед бесчисленными урнами, на которых изображены супружеские пары на смертном одре, трепетно обнимающиеся с улыбкой на устах, и мои главные герои шепчут друг другу, словно это написано в их сценарии, что были бы счастливы, если бы смогли так же умиротворенно уйти в вечность вместе.
— Это он! — кричит Джеппи в ажиотаже. — В моем доме! Он сейчас в доме, но в любой момент может уйти.
На ней поеденное молью праздничное платье, которое облегает ее, как кишка свиную колбасу. Со своим медным зеркалом в одной руке и с кисточкой для румян и угольным карандашом для глаз — в другой консьержка семенит по полуподвалу в поисках лучшего освещения. Отталкивает Максима с Галой, вернувшихся без гроша в кармане после долгих выходных, проведенных в этрусских захоронениях в Питильяно.[223]
— К вам опять пришел любовник? — подкалывает Максим.
Джеппи опускает зеркало и торжественно смотрит на него.
— Не только мой, но любовник всех итальянских женщин!
Солнечный луч освещает ее макияж. Техника осталась неизменной еще со времен, когда она подрабатывала ассистенткой в похоронном бюро при кладбище в Тесстаччо.
— Марчелло посещал наши спальни чаще, чем наши супруги, хотя приходил туда только в наших мечтах.
— Марчелло… тот самый Марчелло?
— Чаще, чем наши мужья, говорю я, и с гораздо большей страстью! Господи боже мой, при одной мысли о нем я начинаю потеть, как шлюха в церкви.
Она поворачивается спиной к Максиму и чуть-чуть приподымает волосы.
Его задача — застегнуть ей молнию на платье, бывшем ей впору во времена ее юности.
— Но зачем он к вам пришел? — спрашивает Гала.
— Все-таки не ко мне, везунчик; нет, прошли те времена, когда у мужчин был тонкий вкус. Но моя новость ничуть не хуже: он пришел за тобой. Только за тобой! Представь себе, Марчелло здесь, чтобы взять тебя с собой! О, устроить такое способен только синьор Джанни.
— Его прислал Джанни?
— А кто же еще? И только попробуй еще раз сказать, что сомневаешься в том, что наш благодетель святой!
Гала хватается за руки Максима. После чудесного времени, проведенного с ним, страх, что от нее снова чего-то ждут, лишает ее уверенности в себе. Но она быстро приходит в себя. Пусть это небезопасная территория, однако достаточно хорошо ей знакомая. Она знает, что ей предстоит. Нужно торопиться. Нервная дрожь, сотрясающая Галу, сродни той, что чувствует актриса, когда ее днем просят спасти вечернее представление, сыграв старую звездную роль. Она берет у Джеппи ее зеркало, держит его в стороне от лица, чтобы разглядеть отражение из-за черного пятнышка перед глазами, и видит подтверждение своим наихудшим опасениям.
— Он не должен видеть меня в таком виде.
Гала нервно теребит волосы. Мысль, что она появится неподготовленной перед таким мужчиной, как Марчелло — кинозвездой и сердцеедом, заставляет ее забыть о том, что ее состояние гораздо менее плачевное, чем у Джеппи.
— Посмотри на меня, это же невозможно? Что он подумает?
— Конечно, невозможно, — ворчит Максим, — и я пойду и скажу это ему.
Ее неуверенность ранит его. А он-то надеялся, что ему удалось вернуть прежнюю Галу! Именно теперь, когда их совместные прогулки дали ей возможность снова стать самой собой. Несколько дней подряд он мог гордиться ею, как прежде. Он хвастался ею. Когда она шла с ним под руку, он наслаждался взглядами прохожих, и когда они кричали вслед: «Complimenti alia mamma!»[224] — Максим всегда тайно радовался, словно это он сам произвел Галу на свет. И когда молодые парни, пуская слюни, слезали с мотороллеров или мужчины среднего возраста выходили из своих спортивных машин, что случалось много раз на день, Максим не вмешивался, а с наслаждением поджидал Галины отточенные реплики, которыми она их отшивала, и когда они, получив от ворот поворот и несолоно хлебавши, уходили, прижимая руку к причинному месту, он демонстративно целовал свою возлюбленную взасос с таким высокомерием и самодовольством, словно это он только что был так неотразимо остроумен.
Но не проходит и пяти минут, как они дома, и Гала начинает растворяться у него на глазах, точно сон в утренней дымке. Он вынужден наблюдать, как ее мужество, которое он занимает у нее, ее покидает, и она пугается какого-то имени. Максим не может простить знаменитому незнакомцу, что Гала снова внезапно сомневается в себе. Максим не может простить это Марчелло в той же степени, в какой не может простить самой Гале.
— Где этот тип? — кричит он воинственно.
— Когда я сказала, что нашей принцессы нет дома, этот сердцеед настоял на том, чтобы написать ей записку. Я принесла ему ручку и бумагу с кусочком свежеиспеченного лукового пирога…
В этот момент дверь открывается, и Марчелло выходит в коридор. Его лицо кажется старше, чем в фильмах, он носит очки в тяжелой роговой оправе и фетровую шляпу, чтобы скрыть редеющие волосы, — но его движения кажутся столь же пластичными, как в то утро, когда он перешагнул через ограду фонтана Треви. Появление кинозвезды редко попадает мимо цели. Даже тот, кто готов к появлению чуда, испытывает трепет, когда у него на глазах становится плотью плоская маска, которой не раз бомбардировалось его подсознание. Все трое чувствуют это, и в коридоре повисает тишина, словно они становятся свидетелями того, как в одного из каменных апостолов на площади Святого Петра вдохнули дух, и он опускается по воздуху вниз к верующим с рясой, как с парашютом. За пятьдесят лет Марчелло к этому привык и терпеливо дает всем несколько секунд, чтобы прийти в себя.
Джеппи опомнилась первой.
— Ах, Марчелло! — поет она. — Марчелло в моем доме.
Она упирает одну руку в бедро, другую кладет на затылок — поза, которую она помнит из варьете-бурлеска.[225]
— Мог ли кто-нибудь подумать, когда я родилась, что я доживу до такого?
— Это просто невероятно, синьора! — отвечает актер с таким обаянием, что матрона ничуть не чувствует себя обойденной, когда он, не обращая на нее больше внимания, с распростертыми объятиями идет к Гале.
— Я начинаю понимать, откуда это возбуждение, — говорит он, в то время как нервное напряжение Галы прячется, как всегда, за ее чувственностью. Кто же, кроме Максима, поймет, что она на секунду высунула кончик языка только потому, что у нее во рту пересохло от страха, и что она прикусила нижнюю губу только затем, чтобы скрыть дрожь? Гала дразнит мужчину для того, чтобы он на нее не напал. Это тот же сладострастный страх, как тогда, когда она влезла на письменный стол отца. Это дерзость, которая молит, чтобы больше дерзости от нее не требовали. Результат выглядит таким вызывающим потому, что каждый мужчина чувствует: за этим искушением смущение молит его о том, чтобы его успокоили. От Марчелло это тоже не ускользает.
221
Этруски (итал. Etruschi, лат. Etrusci, Tusci, др. — греч. τυρσηνοι τυρρηνοι, самоназв. Rasenna, Rasna) — древние племена, населявшие в первом тысячелетии до и. э. область — древнюю Этрурию, (современная Тоскана), создавшие развитую цивилизацию, предшествовавшую римской и оказавшую на нее большое влияние.
222
Вольтерра (Volterra, итал.) — город в провинции Пиза итальянского региона Тоскана. Вольтерра (лат. Velathri) был одним из главных политических центров этрусков.
223
Питильяно (Pitigliano, итал.) — поселок, расположенный на так называемом «этрусском берегу» Тосканы. Здесь находятся этрусские пещеры.