С тех пор я отказываюсь от любых предложений Голливуда, но сейчас впервые начинаю об этом подумывать. Ради Джельсомины. Ведь американцы могли бы достать те деньги, которых мне не дали японцы. Это так заманчиво: пара уступок, и я смогу снять фильм. Но именно в тот момент, когда я хочу начать излагать массе свои планы, двери банкетного зала распахиваются, и входит Марчелло! Мой друг, родная душа! Оживление в зале. Я смотрю на Джельсомину, а она большими влажными глазами с наслаждением наблюдает за моей реакцией на ее сюрприз.
— Марчелло! — кричу я. — Марчеллино, Марчеллотто!
Я обнимаю его и больше не отпускаю. Изумление при виде его родного лица заставляет меня понять, как все здесь мне чуждо. Марчелло говорит, что приехал, чтобы завтра вручить мне «Оскар». При звуке его голоса, всего нескольких слов, толпа растворяется в мгновение ока. Сверканье блесток на вечерних платьях превращается в блики вечернего солнца на волнах вдалеке. Мы сидим в кафе-террасе на полдороге из Риччоне и обсуждаем девочек, гуляющих за ручку с матерями под платанами.
Неожиданно меня захлестывают эмоции, как тогда, когда я в «Саду забытых фруктов»,[268] где мой друг, Тонино, выращивает вымирающие растения Мареммы, узнал мяту кудрявую, которую моя мать, стирая, добавляла для аромата.
Италия — это мой мир. Ее образы — мой язык. Если человек надевает шляпу набекрень, я знаю, что он из Ливорно. Акцент, с которым он меня приветствует, рассказывает мне, что он вырос на пюре с фенхелем на свином сале,[269] а жест выдаст его переживания по поводу ошибочного выбора во время войны. Я далеко не все знаю о своей стране, но все ее мифы — мои. Я разделяю ее коллективные страхи и фантазии. Когда я закрываю глаза, я вижу картины из наших базилик и женщин-ведущих лото-шоу, слышу песни и крики, все то, что каждый итальянец узнает сразу, не раздумывая.
Я слишком стар, чтобы снова учиться говорить. Весь остаток вечера Джельсомина, я и Марчелло сидим за столиком, уединившись от всех этих кино-бонз.
Мы же из другого мира. В Америке все люди равны, потому что возможности там безграничны, в Европе же каждый человек становится уникальным, потому что у него снова и снова отрезаются возможности. Что ни предлагают мне продюсеры сегодня вечером, я от всего отказываюсь, с единственным оправданием, что мечта мне гораздо важнее ее осуществления.
Тем временем Галин самолет садится на маленьком аэродроме в Катании. Джанни даже не полетел вместе с ней, настолько уверен, что Гала у него под контролем. После изнасилования прошлой ночью Гала вздыхает с облегчением при виде Понторакса. Дотторе ждет ее и, узнав, нетерпеливо машет рукой, улыбаясь.
Я скучал по тебе, — говорит он, когда они отъезжают, и ей очень хочется в это верить.
— Но тебя же наверняка утешили другие девушки.
— Другие? — восклицает дотторе обиженно. — Кому после тебя нужны другие?
Хотя его формулировка ей не совсем понравилась, Гала очень хочет, чтобы это именно так и было. Во всяком случае, многие ее сложности случились благодаря ему, так что Гала ему верит.
— Разве Джанни не сказал тебе, что после тебя я сразу же отменил все его поставки?
Гала кладет руку ему на колено.
— Другие! — повторяет он, словно одно это слово причиняет ему боль.
Некоторое время они едут молча. Сегодня он ведет машину сам. Водит он плохо, что бросается в глаза даже сицилийцам. Все ему сигналят. Внезапно он останавливается прямо на полосе безопасности, ему нужно срочно разрешить свои сомнения. Смотрит на нее. Пристально.
— Другие! Ты так долго не приезжала… тоже из-за других?
Она долго смотрит на него, гладит его по лицу.
— Нет, — отвечает она.
Никто, кроме актрис, этого не поймет, но в этот момент она сама верит в то, что говорит.
— Нет, после тебя у меня больше никого не было.
Грузовики, мчащиеся им навстречу, предупреждая, мигают своими огромными фарами. Доктор Понторакс едет дальше. Однако не сворачивает в сторону побережья с шикарными гостиницами, а направляется в свою клинику. Здание больницы, построенное из кусков лавы, как и весь город, напоминает крепость. В выходные здесь мало персонала, и медбратья не обращают на Галу, идущую рядом с дотторе, никакого внимания. Это закрытое заведение. На каждом углу Понторакс открывает зарешеченные двери и снова закрывает их за собой.
— Моя жена что-то подозревает, — говорит он Гале. — Она видит, что после встреч с тобой я становлюсь другим. Она платит персоналу гостиниц на всех моих постоянных адресах, чтобы они доносили ей обо мне. Ты переночуешь здесь.
Понторакс открывает дверь в камеру-изолятор, где все стены обиты войлоком.
В остальном обстановка в больнице отмечена роскошью. Гала вспоминает, как он однажды спьяну ей хвастался, что влиятельные сицилийские семейства просят его помочь удалить из общества какого-нибудь неудобного члена семьи, естественно, совершенно легально, и только после того, как он или она официально признаны невменяемыми.
Приглушенный свет из дорогих бронзовых ламп освещает пышный букет свежих тюльпанов с нидерландского цветочного аукциона. Под ним лежит коробка дорогих конфет, перевязанных лентой, и в холодильнике стоит шампанское. На карточке рядом — признание в любви. Он открывает железный шкаф. Внутри висят двенадцать роскошных платьев. Внизу — несколько пар туфель на высоких каблуках, все — ее размера.
— Это тебе, — шепчет он.
Внезапно она задумывается, откуда у обычного врача столько денег.
В ту же секунду Понторакс закрывает железную дверцу, снимает с нее туфли и начинает скользить языком между пальцами ее ног.
В день вручения «Оскаров» нам с Джельсоминой не удается остаться в стороне от всеобщего помешательства. Цирк начинается с раннего утра: мы должны появиться перед «Павильоном Дороти Чэндлер»[270] в вечерней одежде и пройтись по бесконечной красной ковровой дорожке. За оградой слева и справа выставлены журналисты и операторы с камерами. Сначала мы им не интересны: потому что я — лыс, а Джельсомина никогда не делала подтяжек. Но услышав наши имена, они начинают кричать как можно громче, чтобы привлечь наше внимание, и когда мы, наконец, неловко смотрим в их сторону, они забрасывают нас вопросами, какой наш любимый коктейль и дизайнер моего пошета. От непрерывно щелкающих сотен и сотен камер у меня кружится голова, и я закрываю лицо ладонями. Джельсомина, которая еще хуже знает английский, чем я, принимает их внимание за восхищение и хочет, чтобы я уделил им побольше времени, но я лишь отвечаю на все вопросы на диалекте Римини, так что очень скоро они прекращаются. Поэтому мы легко обгоняем Клинта Иствуда[271] и Мэрил Стрип[272] и первыми приходим в комнату отдыха для почетных гостей. Я капризно падаю в кресло и чувствую себя настолько неважно от всей этой иллюминации, что зарекаюсь куда-либо выходить и общаться с кем бы то ни было до вечера, пока мне не придется подняться на подиум.
Во время ужина Гала ссорится со своим дотторе. Она пытается дать ему понять, что она у него в последний раз, в то время как он ее убеждает переехать на Сицилию и стать его любовницей.
В конце концов, они оставляют все как есть, и второй раз за сегодняшний день занимаются любовью. Гала старается сделать все возможное, чтобы смягчить его разочарование, но он остается непримирим и уходит ночевать домой, к жене.
270
«Павильон Дороти Чэндлер» — театр имени Дороти Чэндлер, где проходит финальная церемония вручения премии «Оскар». Дороти Чэндлер (1901–1997) — выдающийся культурный деятель США.
271
Клинт Иствуд (Clinton Eastwood Jr., 31 мая 1930) — знаменитый американский киноактер и кинорежиссер.
272
Мэрил Стрип (Мэри Луиза Стри, Mary Louise Streep, 22 июня 1949) — американская актриса.