Криницын почувствовал, как к сердцу прилила жалость. Она была такой тоненькой, нежной, пальчики на босых ступнях маленькие, как у ребенка. И совсем белые – то ли от холода, то ли от росы.
– Вы, наверное, замерзли? – Это прозвучало глупо, но он не придумал ничего лучше.
– Не знаю. – Она пожала плечами. – Нет, наверное.
– А как вы все-таки сюда попали? Неужто вам не страшно? А вдруг бы я оказался разбойником?
– Ах, да ведь я вас за другого приняла! Подумала, может… – Из ее глаз серебристыми дорожками потекли слезы, и она еще больше стала походить на ребенка.
– Что вы? Не надо, право, я не хотел… – Криницын разрывался между жалостью и смущением. Все же утешать девиц, будучи совершенно голым, как-то неловко. – Что вы, сударыня!..
Сбегать бы за штанами или уплыть тихонько, пока она плачет. Да какое там – он сейчас только и мог, что неловко гладить рукой ее холодное предплечье.
– Спасибо вам, вы добрый. – Она взглянула на него полными слез глазами и еще раз всхлипнула напоследок. – А вот он… он только притворялся добрым. Такие слова говорил, в любви клялся, а сам… – Она склонила голову и спряталась за водопадом волос.
– Так вы с женихом, значит, поссорились?
– Нет, не с женихом, и не поссорились, а бросил он меня. Обманул и бросил. – Она вздрогнула всем телом. – А ведь как ухаживал, какие слова говорил! Ангелом меня называл, мадонной, звездой. Говорил, что жить не может, а сам…
– Что же он натворил? – Сейчас Криницын уже всем сердцем сочувствовал этому бедному дитю.
– Жениться собрался на другой. Я плакала, умоляла, об обещаниях его напомнила, а он только отмахивался. – Глаза ее гневно засверкали. – Извини, говорит, не могу жениться, потому как помолвлен и свадьба скоро. Зачем же меня обманывал? Влюбился, говорит, голову потерял, а теперь одумался. Да и невеста богатая, не тебе чета. А я что же, виновата, что бедная? Я люблю его!
Ее лицо было таким несчастным и вся она – такой беззащитной, что он уже забыл о своей наготе, о неловкости. Просто обнял ее и стал утешать, как ребенка.
– Не плачьте, голубушка, не стоит этого. Он негодяй, а вы чудесная, добрая, вы еще сделаете достойную партию. Обязательно. И будете счастливы. – Криницын бормотал это, прижимал ее к себе и сам прижимался щекой к ее пушистым волосам, потом поцеловал макушку, виски, лоб, щеки. Почувствовал губами ее губы – нежные, теплые, отзывчивые.
Стал целовать смелее – шею, плечи. Все происходящее стало казаться волшебным сном, сказкой о прекрасной русалке.
– Ты добрый, хороший, – шептала она. – Ты меня не обидишь. А он кричал, чтобы забыла его и не смела на глаза попадаться. В воду даже столкнул прямо из лодки. А я, глупая, до того за него цеплялась, что булавку сорвала с галстука. Красивая – серебряная, с инициалами. Новой невесты подарок. Он ее показывал и смеялся надо мной, а я сорвала и в лодку кинула. Здесь он меня столкнул, еще и веслом ударил.
– Ах, мерзавец! Забудь о нем, – выдохнул Криницын. Сейчас он желал, чтобы она думала только о нем и любила только его. И он, казалось, полюбил, да и нельзя было в нее не влюбиться – такую тонкую, нежную, с глубокими, как ночь, глазами. – Звезда моя, прекрасная моя.
Он вдыхал дурманящий аромат ее волос, и белый густой туман, как завеса, укрывал их от занимающейся зари.
– Ваше благородие! Сергей Петрович! Да что же это, в самом деле!
Криницын зябко поежился и хотел натянуть на себя одеяло. Как назло, одеяло не находилось, а Мефодий, леший его дери, не желал отстать. Лучше бы одеялом накрыл, дурак. Он еще поворочался, понял, что замерз и больше не уснет, и открыл глаза.
– Ваше благородие, барин! – Мефодий выплясывал перед ним. – Да виданное ли дело, чтобы голышом по такой сырости? Я уже думал: вы утопли. Битый час по берегу хожу!
До Криницына понемногу стало доходить, что он лежит на холодной, мокрой от росы земле. В голове после вчерашнего веселья дудел духовой оркестр.
Оперся на руку верного камердинера, поднялся. Вот ведь зря ругал Мефодия дураком – тот даже одеяло из дому прихватил, и сейчас Криницын с наслаждением в него завернулся.
– Как это ты сообразил одеяло захватить? – Он даже глаза прикрыл от блаженства, до того стало тепло.
– А что соображать? Одежа на том берегу осталась, тут и дурак сообразит, – проворчал Мефодий. – После купания, как стало светать, все в дом вернулись, а вашего благородия нет. Я и пошел искать, одеяло вот прихватил. Хорошо, не утопли. А еще брать меня с собой не хотели в эдакой вертеп. – Он сокрушенно покачал головой.
Мефодий попал к Криницыну случайно. Был он из бывших солдат, всю жизнь служил денщиком. Когда прежний его господин, отставной генерал, помер, остался без дела. Тогда-то Криницын и встретил его. Следил Мефодий за новым хозяином не хуже строгой маменьки, иногда, вот как сегодня, и ходил за ним как нянька.