– Анечка, милая, перестань.
– Пожалуйста, Яков, – взмолилась она, – дотронься до меня. Мне надо тебя чувствовать.
И он подчинился. Обнимал всем телом, скользил сухими губами по косточкам ключиц, накрывал широкими ладонями грудь. Прижимал к себе, держа почти на весу, и целовал, целовал пахнущую духами шею, нежную кожу на щеках, любимые сумасшедшие глаза.
Анна чувствовала, что оживает. Разгоряченная кровь бежала по венам, пробивая лед. Кожу покалывало там, где прикасался Яков, куски льда, будто вмерзшие в тело, таяли.
Анна пробралась руками под пиджак Якова.
- Спасибо, что пришел.
…
Петр Иванович Миронов, прогуливавшийся по вечернему парку недалеко от дома, остановился в недоумении. Сквозь распустившуюся зелень берез он различил слившуюся в объятиях пару, казалось, полностью поглощенную друг другом.
- Кто же это такие? – пробормотал он, движимый любопытством, и вдруг замер, как вкопанный. В девушке он узнал любимую племянницу, а в мужчине…
Штольман, не выпускавший окрестности из поля зрения, не оборачиваясь отвел руку назад и раскрыл пятерню, как бы прося Миронова не приближаться.
- И вам здравствуйте, Яков Платонович, – ошарашенно сказал Петр, отступая за рощицу.
…
- Что произошло, Аня? – спросил Штольман.
Успокоившись, Анна все-таки не выпускала его из кольца рук и прижималась щекой к плечу, боясь вновь потерять.
- Гипнотизер…
- Он поймал тебя?
- Да. Но я не поддавалась, Яков! – Анна вскинула голову.
- У меня получилось! Я все время думала о тебе, но запомнила, что он говорил!
- Он тебя не бил? – Штольман безотчетно сжал кулаки.
Помотав головой, Анна пересказала поездку в пролетке, полученные инструкции и как могла, описала внешность гипнотизера.
- Он какой-то весь из себя невыразительный. Выше меня. Лицо вроде бы круглое, хорошо выбрит. Подбородок мясистый такой, шея короткая.
- Глаза можешь описать?
Анна покачала головой. – Я не смотрела ему в глаза, Яков, боялась, что выдам себя.
«Умная моя девочка», – с нежностью подумал Штольман, накрывая плечи Анны своим пиджаком.
- Еще у него шишка на шее, справа, довольно большая. Похожа на опухоль.
– Это отличная примета, Анечка, благодарю. Теперь я его точно найду, – Яков задумался на несколько секунд и затем добавил: – А насчет его приказа – поставь завтра на двери лавки плюс, и желательно днем, когда тебя смогут увидеть его посыльные. Я тем временем закрою дело фон Берг и передам его в суд.
«Ненадолго. Тут же отзову на доследование в связи с открывшимися обстоятельствами, но об этом уже никто не узнает», – Штольман прикинул, кому и что нужно сказать в управлении, чтобы ловушка сработала.
- Как он тебя подловил, милая? Я же просил выходить только с охраной.
Анна съехала с березы и уткнулась лицом в жилет Штольмана.
- Яков, я подумала, что… Что я справлюсь и помогу тебе.
Он недоверчиво повел подбородком. Приподнял пальцами лицо девушки.
- Ты сама села к нему?
Она кивнула.
Яков на мгновение закрыл глаза и сжал зубы. Ему хотелось наорать на Анну, встряхнуть ее, показать грозившую опасность.
Но он лишь снял с себя ее ладони и спросил: – Вы хорошо себя чувствуете, Анна Викторовна?
Вновь кивнув, Анна поразилась происшедшей в нем перемене.
- Пожалуйста, ступайте домой. Честь имею.
Штольман резко повернулся и ушел через парк к дороге.
Анна зябко обхватила себя ладонями под пиджаком. Слезы незаслуженной обиды просились наружу, но Анна сердито мотнула головой.
«Я же для тебя это сделала, Яков. Для нас. Почему ты сердишься? Все же получилось!»
…
Обнаружив рядом с собой Петра Ивановича, девушка все-таки расплакалась.
- Дядюшка, почему он так?
Миронов обнял племянницу.
- Не знаю, Аннет, что у вас произошло, но вид у твоего Штольмана был…
- Какой?
- Как у твоего папеньки, когда он думал про ремень для некой юной особы, забравшейся на слишком высокое дерево.
- Пойдем ужинать, дорогая, – Петр подтолкнул племянницу к дому. – Утро вечера мудренее. Выспится Штольман, подумает, и придет мириться. А пока расскажи, что тут произошло за время моего отсутствия.
====== Часть 18. Букет ======
Раннее солнце разбудило Анну, упало лучами в комнату, отразилось от граней стоящего на столике графина. В комнате было прохладно, и девушка неохотно встала с постели.
Настроение было прескверное – Штольман вчера ушел, не попрощавшись, и весь вечер Анна ломала голову над тем, что бы это значило. Короткую размолвку, которая сама по себе рассеется, как дым? Или отмену помолвки? Не мог ведь Яков быть настолько жесток? Но ведь он сам сказал давным-давно, чужая душа – потемки…
Просить прощения за свой поступок Анна не собиралась. Смутное предчувствие её оправдалось, гипнотизера она обманула, описание его Штольману передала. А то, что твердолобый её полицейский за примету сухо поблагодарил, а за шаг в экипаж рассердился так, что и слова не вымолвил… Это его личное дело.
Анна закрыла приотворенную створку окна. Взгляд её остановился на ярком пятне на подоконнике. Из тонкой оберточной бумаги выглядывали красные головки роз и кружевные стебли папоротника.
«Как сюда попал букет? Лиза еще не приходила, дверь закрыта. Ой, окно же… Неужели Яков?»
Вдохнув тонкий аромат, Анна осторожно развернула бумагу. На пол выпала сложенная вдвое пустая открытка, а из нее – желтая вихрастая головка засохшего одуванчика.
«Яшенька…» – теплая волна подступила к глазам Анны и едва не закончилась слезами. Девушка бережно поставила длинные стебли в графин, взглянула за окно.
«Второй этаж ведь, Яков... И как я не проснулась… Интересно, ты меня целовал, пока я спала, или просто цветы через окно бросил?»
…
- Благодарю вас, милейший господин Штольман, – в который раз низко поклонился Сивцов. – И вас, господин Коробейников. Спасли меня, ей богу спасли! И всю семью мою, мал мала меньше, и супружницу мою верную, в тоске дни проведшую, меня ожидаючи…
Ложно обвиненный в краже досок с местной лесопилки, столяр сутки просидел в камере, развлекая баснями дежурного, и после освобождения успел сбегать домой и вернуться в отделение.
- Возьмите, пожалуйста, деточкам вашим, Яков Платонович. Передайте с наказом почитать отца своего пуще людского закона, – он протянул следователю искусно вырезанную из дерева миниатюрную лошадку. – И вам, любезный Антон Андреевич, и пусть малые ваши сторицей вознаградят вас за заботу вашу отцовскую, верную.
- Ступайте, Сивцов, – Яков уже понял, что былинными напевами столяр может изъясняться бесконечно.
Коробейников хмыкнул. – Подношений не принимаем, господин Сивцов. Да и детей у нас нет.
- Я же от чистого сердца! Будут деточки, обязательно будут, как им не появиться у таких умных и дотошных господ полицейских, не позволивших несправедливости свершиться, – Сивцов почуял, что сейчас сыщики просто выпрут его из кабинета, и быстро ретировался сам.
Лошадки остались на столе. Антон кинулся было за столяром, но у двери махнул рукой.
- Да буду я догонять, вконец заболтает. Коняшка и впрямь чудесная. Оставлю-ка я ее, Анне Викторовне подарю.
По мечтательному вздоху Антона Штольман догадался, что тот вспоминает Анну, качающую младенца, и неслышно скрипнул зубами.
«Руки прочь, Коробейников. Дарить он что-то собрался», – даже при мысли, что его Анне вручит подарок другой мужчина, выдержка надолго покидала Якова.
Чтобы не сорваться вслух, он сунул фигурку в карман и вышел в коридор.
…
Митя не мог унять волнение. Родители явно были в ссоре, а он совсем не хотел лишиться такого отца, как господин Штольман. Тот принимал его, Митрофана, всерьез, иногда просил о помощи и никогда не забывал поблагодарить. Если говорить честно, то Митя ради такого папы готов был в лепешку расшибиться, только вот обо что духу-то расшибаться? Да и глупости это вовсе. Вот ссора — это серьезно.