Но стены нет. Не дотягиваюсь. Только кап-кап, снова на лоб. А цилиндр потерял. У старухи оставил, видать. Где она сейчас? Может, я к ней и плыву?
Матрас поворачивается вместе со мной, подчиняется завихрениям в воде. Теплая всегда вверх, холодная – вниз. Всегда так. Конвекция. Это ведь поэтично. Вода в воде плавает, перемешивается. Можно про такое стихи написать: просто про воду. Как она себе там. В темноте плеск-плеск. А что ниже – не ведать. Толща. Тихая такая, убаюкивает. Свернуться калачиком, уши водой заложит, и не слышно ничего вовсе. Если только кто веслом по воде шлепнет – но где уж там я буду. Опущусь на дно сонно, между коряг да камней пристроюсь, а белые рыбы меня укроют. С усами обязательно.
Могут о таком стихи быть? Могут. Но зачем стихи-то? И так глаза слипаются. Про что еще могут быть?
Я еще раз нащупал щенячье тельце. Оно совсем отвердело, и стало наощупь как чучелко. Хотел его в воду швырнуть, но стало сразу очень тоскливо и стыдно за себя. Глажу трупик, положив его на ладонь. Пух у него мягкий. Там, где не слипся и не стал засохшей коростой. Чешу его ногтем по голове. Наклоняюсь и касаюсь губами его макушки. Прости меня, малыш.
Водворяю его на место. Надо похоронить. И имя дать, наверное. А я даже не знаю, мальчик ты или девочка. Пощупать, что ли? Нет. В конце концов, какая разница: мужское имя, женское имя. Аполлон. Надежда. Афродита. Азраэль. Аполлон. Будешь Аполлон. Был бы красавчик, коли жив бы был.
Кап – снова в лоб. Я устал сидеть. Устраиваюсь на матрасе, лежу, заложив руки за спину. Душно. Вдох – выдох. Тихо. Так тихо, что своды пещеры гудят от тишины. Точно могут быть стихи о тишине. Тишина в душе. Тишина в доме. Тишина скользит щупальцами по моим щиколоткам. Так скользит и скользит, обвивается. До коленок – и дальше, к животу. По ребрам. Мокрые. Но я и сам. Даже не холодные, будто вареные. Я глажу одну щупальцу, она ко мне ластится, об ладонь, об щеку трется. Вдоль лица укладывается и в ухо концом. И другая. Тишина.
Совсем нету звуков. Только в голове шумы. Ненастоящие. Все изнутри это. А оттуда – ни-ни. «Хорошо мне» – говорю, но то ли забыл, как говорить, и только рот открываю, то ли тишина такая непорочная.
Вот стихи про щупальца тишины. Ни Бога, ни тайных радостей – только щупальца тишины. Проще некуда. И японские школь – ни – цы. Гы-гы.
А граф чего от меня хочет? Анархические сонеты? Деконструкции самих первооснов бытия под заглавием власти? Письмо влюбленного юноши овдовевшей матери порядка? Восторженное такое. В конверте с алым кантом, робко сунутое за резинку трусов вместе с пачкой однодолларовых. И ни Бога, ни праздных радостей.
Ну освободит он Русский Дух – и что дальше? Распустит по воле, народу раздаст? Так они его сами и сдали дружненько. Обременителен стал, наигрались. Или граф верит, что порядок из хаоса сложится? Сам собой? Пока что и из порядка мало что путного вышло. Одни кости вон на престоле стучат. Куда дальше-то? Творить стратегическое чудо?
«Все, отстань» – дергаю щупальцу, она послушно отлипает от уха. В голову врывается гул, заполняет все полости через ушной канал. Вторая щупальца нехотя соскальзывает вслед за собратом, рокот спадает, голова пустеет.
Кап, – снова в лоб. Думай, мол, о стихах. Я бы может и с радостью, да о чем? Что тут еще есть? Матрас полосатый. Сейчас вообще без цвета, как и все остальное. Только мокрый. Еще и без пружин – даже прозаично поскрипеть не может. Какая уж тут поэтика?
Чувствую ветерок на коже. То ли дует откуда, то ли нести стало быстрее. Гул никуда не делся. Ну отлично: я черпнул ладонью воду и обмыл лицо. Вода густая, как кисель, шлеп-шлеп на матрас.
Матрас медленно поворачивается вокруг своей оси. Представляю, что впереди в темноте обрывается водопад. Вот плыл – уже лечу. Долго ли, коротко ли?
Шарю рукой со всех сторон – только воздух. Ложусь на бок. В матрасе хлюпает, вода просачивается к телу. Нахожу щеночка, устраиваю его у самого лица, чтобы чувствовать мягкий мех. На расплющенном животике он не попортился. Только намок весь. Подкладываю руку под щеку. Это неприятно из-за сломанного пальца, но зато не дает заснуть. Река должна куда-то привести. Как иначе?
Лежу так. Долго, наверное. Хоть не капает. Не нужны стихи больше, видать. И на том спасибо. Про что стихи-то? Вот плыву я на поролоновом матрасе по подземной реке в какой-то пещере. Где края – без понятия. И делай, что хочешь. Пляши, ныряй, насвистывай. Не мерзни только. Простудишься – обидно будет. Не поедешь в гости к Антошиному папе в усадьбу. А там лани есть, говорят. Хочу посмотреть на лань. О чем писать, когда так пусто? «Интенция должна быть». Интенцию им, видите ли, подавай, а я даже не знаю, плыву я куда-то или от кого-то, и плыву ли вообще. Щеночек? Ну да, порадуется Кощей: ни Бога, ни праздных радостей, только щеночек дохленький – во веселья-то будет. Золотая эпоха, могильный век.