За ногу меня взяло что-то и поволокло. Тащит. В воде вытянуло, а щенка держу и древко не отпускаю. Щуку мертвую вода тормозит, ноге больно. Будто кусок мяса вот-вот вырвет. Что бы это могло быть? Не оставлю Щуку, хорошо с ней.
Дернул ногой, другой тоже дергать стал. Как лягушонок. Вполне себе удивленный. Дрыгаюсь-дрыгаюсь, вдруг оборвалось и не тащит больше. И спокойно стало совсем. Я снова к Щуке прильнул. Так и поспать можно. Правда что ли желания исполняет? Обнял ее, глажу ласково. Пока мягкая.
Дергают снова. Теперь за шиворот. Не буду вырываться, теперь удобнее Щуку держать, и пусть тянут, раз уж я так понадобился кому-то. Долго. Уснул бы, да Щука тяжелая.
Рывками тянут, ритмично, уверенно.
Вдруг чувствую: остановились, и по макушке задело что-то. За плечо рука взяла. Человеческая. Сжала крепко, потом отпустила. Вторая рука за лицо меня трогает. Третья по шее гладит, и тут же крюк под ключицу всадили. За кость зацепили – и снова тянут. Прагматично, без лишних церемоний. Да и мне так удобнее. Хорошо хоть не в рот крюк. Цепанули нас с тобой на тройник, Щука. А нам ведь и тут хорошо было.
А потом меня по камням склизким из воды вытащили. Щука тяжелая сразу стала, скользкая. Пролилась между руками, и лежать где-то осталась, а я сжался весь, ногами ее удержать пытаюсь. Головой приложился обо что-то, через острый угол какой-то меня перекинули, и свет в лицо.
Такой яркий, что и не понимаю, чем от темноты отличается. Не могу поверить, что по другому бывает. Слишком белый. А что это значит-то, что он белый? Режет глаза. Моргаю, не моргаю – все свет. Слышу:
– Вы дурак, Александр Сергеевич?
Руками в свете шарю: плечи, голова, волосы длинные распущены, мокрые. Вода капает. Голос Танин, но что-то не так. Все еще вижу только темные пятна. Лежу на боку, скрючился. Бетон шершавый. Моргаю.
– Зачем вы чернила нюхали?
Откуда знать ты можешь, если б Таней была? Выдаешь себя, Государь.
– Дурак, Государь, – отвечаю, водой отплевываюсь, – Не гневайтесь попусту.
Тяжкий вздох.
– Нет здесь Кощея. Я вас вытащила только что.
Силуэт вижу: глаза привыкают. Молчу, пока картинка не становится четкой. Татьяна будто сидит рядом, но не она это. Я-то уж узнаю Государя-батюшку. Особенно когда накануне имел с ним беседу. В руках здоровенный арбалет, не для женских рук ласковых. Орнаментом тонким покрыт весь, металла темного. Громоздкая катушка под рукоятью – на нее трос намотан. По полу мокрыми кольцами вьется.
– Государь, лучше к женам своим отправьте, не валяйте дурака, – говорю, от воды отхаркиваюсь.
Склоняет голову на бок. Смотрит пристально. Ждет чего-то.
– Кто еще знать мог, где меня ловить? Зачем эту игру затеяли, Государь? Не похожи вы слишком на Таню. Не обмануть вам меня. Откуда вы узнали, что я с зельем сделал?
Все смотрит так же, не отрывается. Почти настоящая, только глаза злее.
– В зеркало бы вам посмотреться, Саша, сразу б поняли, откуда знаю.
– Глаза ваши – зеркало, – говорю. – Напишу я вам оду, Государь, рано ли – поздно ли. Не майтесь.
Сажусь на полу, к стене отползаю, приваливаюсь. Дышать хорошо. Комната за сценой, куда меня граф приводил, с одной лампочкой на шнуре. И три стула. Дверь настежь открыта – там черно, река шумит. Доски выломаны, на полу лежат рядом, в потолок гвоздями уставились.
Видимо, накрыли их тут.
Встает с колен кукла эта, надо мной нависает. В сапогах до бедра, в мужских штанах, жилетке охотничьей, и арбалет грозный. Большая она, возвышается. Не скрыть Кощею роста. Формы все те же, девичьи, под одежкой угадываются, а все равно что-то в ней не так. Насмешливо глядит.
– Думаете, я вам так быстрее стишок склепаю? – говорю ему с раздражением. Мне б язык закусить, и будь оно что будет, но понесло меня: – Ее ртом про власть мне говорить будете? Кости под кожей спрятали, а я ведь все равно их вижу. Будьте собой, а, Государь! Я ведь и сам себе отлично понятия подменяю. Вроде человек честный, а лягушку надул.
– А щенок? – спохватываюсь, – где Аполлон? Похоронить его надо бы.
Стоит. На груди руки скрестила:
– Глубоко вы забрались, Александр Сергеевич.
– Щенок был. Беленький. Я его раздавил случайно, и теперь похоронить хочу. У вас коробки не будет? Похороню – сразу сяду за оду, обещаю.
Она улыбается. А глаза все злые, подрагивают.
Осматриваюсь: пол пустой, шершавый. Нет щенка. Подо мной нет. В плаще нет.