Подползаю к порогу, бетон углом обрывается – и камни внизу. На камни свет льется из проема, река рядом шумит. Голову вижу Щучью. Жабры вывернуты, кожа вспучилась, белым дымом сочится, глаз лопнул. Короткая стрела торчит из макушки.
– Что с ней? – спрашиваю.
– Давление. Я быстро вас тащила, как могла. Вот ее и размазало. Далеко она вас увела.
– Все не наиграетесь? – смотрю на нее коротко. – Государева поза, государев рост. Нет в Танечке такой властности.
Где щенок мой быть может?
Перелез через порог, на ногу встал – не держит. Штанина рваная, из лодыжки древко торчит. Обломанное. За плечо что-то тянет. Скашиваю глаза – в плече крюк. Насквозь под ключицей прошел. К нему трос от арбалета тянется. Может, и не вытаскивать? Удобно сидит. Я рукой подвигал – не мешает вроде. Если понадобится – подвесить себя можно, острие торчит от плеча, без зазубрины. Даже солидно так, эпатажно.
Припадаю на ногу, руками по скользким камням себе помогаю. К границе света подошел – уже поток совсем рядом.
Щенка нет нигде. Может, между камней провалился, или еще в воде упустил. Пошарил – ничего. Бесполезно. А, бог с ним. Чем вода не могила?
Ушыню усымайте на моцных крылах…
– Лежи себе спокойно на дне там.
Души, сердцы и думы заспаные…
Еще шарю в валунах – твердое что-то. Тяжелое. Не могу достать из расщелины. Пальцы не слушают. Ай? На хвост наступил щучий. Рукой его глажу – чешуя лезет, отслаивается. Изнутри вспучило рыбу.
– Красивая рыба была.
– Ничего, ей полезно воздухом подышать, – отвечает Кощей из разломанного проема. Силуэтом свет загораживает. – Она оклемается.
Что же там твердое-то завалилось под камень? Достать надо. Не гнутся пальцы, по корешку чиркают – мой томик. Зацепить бы. Весь прижался к сырым булыжникам, между двумя руку протискиваю, но не ухвачу никак.
Таня, Кощей то есть, из проема спустился. Подошел ко мне на камнях распластанному. Смотрит так сверху-вниз насмешливо. Присаживается, одной рукой валун пудов в семь подвигает, другой рукой томик из расщелины достает и мне протягивает. «К» в золотом плетении. Переплет зеленый, на свету поблескивает.
Мой томик. Заветный. Запретный. Схватил у него как мог сдержанно и убрал во внутренний карман.
Шалишь, Государь, все знаешь, небось, что в книжонке этой – а виду не подал, властительную милость свою показать хочешь: прощаешь мятежного поэта.
Древко бы только из ноги вынуть, но терпит.
Кощей в комнату к свету вернулся, я за ним пополз. В комнате пусто, только три стула у стен, один колченогий. На него забираюсь. Стены голые, будто зыбкие. Холодно становится: зубами стучу. Одежда мокрая облепила тело.
– Как же вас, Александр Сергеевич, на стремнину вынесло? Еле попала по вам.
– От дерева на плоту плыл – вот и вынесло. – Хватит бы уже, Государь, не в радость игра. Не прикидывайтесь Таней.
Чувствую усталость. Руки на груди сложил, головой качает, уголки губ дергаются: раздражен владыка.
– Вы всерьез думаете, что я – это Кощей?
– Боюсь я тебя такую, Танечка, – глаза прикрываю, – как есть боюсь.
– Так. Сколько пальцев? – Приходится открыть. Два показывает.
– Четыре, – говорю.
Порадую тебя. Знаю же, что услышать хочешь.
– Ясно… Граф! – кричит, повернувшись к двери. – Федор!
Дверь открывается как-то слишком гулко. Лампочка на потолке потрескивает, зудит от влаги. Входит Тощих. На нем сапоги болотные, до груди. Шляпа соломенная, в руках багор держит.
– Граф, прошу вас, вышвырните отсюда Александра Сергеевича: он нахлебался на стремнине. Думает, что это Кощей мной прикидывается.
– Эк его, – Тощих озадаченно чешет бороду, – на измену пробило. Что, брат, параноишь?
Подошел ближе, руку на голову мне положил по-отечески, большим пальцем нос мой трогает. А носа и нет. Обрубок хряща торчит.
– Я ж попросил Пифу тебя вдохновеньем снабдить. Сидел бы, писал себе вволю.
– Им и надышался для начала, – строго говорит Кощей.
Тощих смотрит на меня недоверчиво, улыбается вдруг. Улыбка будто маслом на лице нарисована, с подтеками краски по бороде:
– Выпарил чернила, значит? Старуха тебе так сказала?
Киваю. Он хмыкает в бороду:
– Ладно. Может быть, мы его еще не совсем потеряли. А теперь пойдем, голубчик. Надо тебе продышаться, людей повидать, на вопросы ответить. Потом и сделаешь свое дело.
Багром меня за ворот цепляет и волочет по полу. Не грубо вовсе, просто знает, что устал я. Волокусь послушно по шершавому бетону. Через порожек сам переползаю – он ждет. На Татьяну оборачиваюсь – вроде и не такая высокая, как казалось. Стоит себе, но глаза все злые, насмешливые. Рукоять крутит – барабан веревку сматывает.