Я поморщился.
Подниматься можно долго, но появилась тревога, будет ли вообще выход. Неужели еще петля? Буду так подниматься и подниматься, и эти одинаковые двери. А потом спускаться ту же вечность и все думать «ну вот-вот, сейчас, на следующем обороте лестницы выход, вот-вот».
Несколько раз встал, пытаясь разглядеть какое-то изменение света или неясным образом заглянуть сквозь каменную толщу и по косвенным признакам угадать, далеко ли еще подниматься.
Далеко, – убеждаю себя.
Стрела в ноге разболталась и начала саднить. Совсем там пальцев уже не чувствую. Сапог хлюпает, холодно. Давно уже хлюпает, кажется. Даже не помню, когда последний раз он сухим был. А второй хоть бы хны.
Далеко идти. Прости, что томлю тебя, пташка. Но правда, далеко. Мне тоже уже хочется поскорее наше дельце справить.
Высоко поднималась башня. Тонкая, стройная, торчит пикой над всем дворцом. А на самом верху в утолщении горит окошко.
Вот к нему и поднимаюсь. Очень долго я поднимаюсь. Топ-топ. Ступеньки. Вот уже и железные двери давно исчезли. Одна сплошная стена. Редкий факел, потом чернота… топ-топ, длинная живая тень на стене. Появляется-пропадает. Вот снова отделяется от черноты, и снова сливается с ней на следующем пролете.
Долго.
Хотя вот, вроде, пришли. Длинный коридор, темный, с колоннами. А в конце коридора хрустальная дверь.
Иду осторожно по ковровой дорожке. В одной руке сжимаю графский нож, в другой – маленький ключик.
Между колоннами колышутся суставчатые тени. Там кощеевы жены гнездо свили. Провожают меня взглядами своих многих бусинок-глаз. Жвалами в темноте клацают, но меня пропускают.
Темно, только из-за мутной хрустальной двери вытекает мерцающий свет. И какое-то похотливое напряжение в позах замерших пауков.
Вставил ключик, провернул, – двери вздрогнули и отворились мне навстречу.
В круглом зале, в который я вошел, стоит огромная кровать с балдахином. Свет мутный, золотистый. На потолке разрисовано маслянистое звездное небо, будто бы даже мерцающее собственным светом.
На кровати лежит девушка. Я могу угадать обвод бедра под простынями. Шоколадные простыми, – меня передернуло.
Подхожу ближе. Она не замечает меня. Или спит. Невыносимо хочется проникнуть сквозь прорези балдахина и поцеловать девушку. Ее живот, бедра, самые кончики пальцев ног.
И пауки, кажется, с любопытством заглядывают в хрустальный проем, и вожделенно таращатся.
Ну и пусть таращатся. Даже оборачиваться на них не буду. Заберу Татьяну и уйдем отсюда.
Присаживаюсь на кровать. Кладу руку на ее бедро. Но ближе к колену, чтобы не обидеть ее. Но от шоколадных простыней даже противно как-то, гадко. Меня снова передернуло и зацепило тоскливым саднящим чувством. Не забуду эту дрянь тебе, Государь. То Дубровский со своей Машенькой, то ты теперь. И после этого кто-то пытается убедить меня любить негров?
Волосы у нее рыжие, расплескались по шелковой подушке. Сонно поворачивается ко мне, потягивается. Краешек простыни соскакивает с соска, и он тут же снова стыдливо прячется в складки.
Таня трет глаза тыльной стороной ладони, зевает. Ее глаза густо подведены, ресницы расчесаны, а волосы краснее света на лестнице. Но это точно Татьяна – не спутаю.
Смотрит на меня, узнает, зевает и говорит удивленно так:
– Ты еще здесь?
– Пойдем, – говорю. – Надо скорее уходить, пока на Государя блажь нашла.
– Поздно, Сашенька, – говорит. – Куда мы теперь пойдем?
Вопрос меня поставил в тупик.
– Туда. Отсюда. Тебя же похитили.
– Зачем мне туда? Что там будет такого интересного?
– Граф собирается выпускать Русский Дух. Он тебя искал.
– Сам неплохо справится, – отвечает. – Чем я ему помогу там? Это вы должны были помочь ему, Александр Сергеевич. Я ведь вас просила.
– Да помогу я ему! – злюсь, что она время тянет. – Пойдем, там красиво будет.
– Я же просила вас только чуть-чуть отвлечься от своего гниения и написать один красивый стишок. Для меня. А тебе и это было сложно. Что ж теперь красивого ты мне предложишь?
– Не помню, чтобы тебе прям позарез мои стихи нужны были. Последний раз ты просто свалила через границу, свалив на меня какую-то левую ответственность. Вот об этом я тебя точно не просил.
– Ответственности не хочешь, только все хочешь показать, какой ты слоооооооожный, – она по-кошачьи перевернулась на спину и смотрит на меня лукаво.
– А ты не обнаглела, девочка? Я тебя спасать пришел. Мог бы не приходить.
– Мог бы. Но пришел. Чтобы показать, как слоооооожно у тебя все, – коротко смеется.