Собака тихо заскулила и улеглась, прижавшись головой к комочку. Обхватила его лапами и принялась вылизывать изодранное тельце. Ее язык счищает грязь и коросту с шерстки. Она лижет его погрызенный мышью носик, обломки торчащих ребер, ссохшиеся лапки.
Когда она добирается до тонкой шейки, которую я свернул, трупик начинает мелко дрожать, как бывает, когда внутри копошатся жучки и черви.
Одной лапкой дернул, потом другой. И, волоча изуродованные задние, не разлепляя глаз, пополз под грудь к матери. Ребра так и торчат из раздавленного бока, но, может, еще затянется все, малыш. Все у тебя срастется. Ты уж меня прости.
Я протянул руку и погладил собаку по теплому покатому лбу. Она подставил голову и дала себя почесать. Но хвост поджала. Боится.
– Мы выпустим его? – на всякий случай спрашиваю у графа.
Зачем спрашиваю – не знаю. Разве что время потянуть.
– Ты же знаешь, что нет, Саша. Зачем спрашиваешь?
– А может, – говорю, – это все же выход?
Граф качает головой и подходит ближе:
– Куда он пойдет? Посмотри на него: облезлая псина. Издохнет за просто так. А я наведу порядок.
Он садится на корточки рядом со мной. Без резких движений, тоже протягивает к собаке руку.
Я продолжаю чесать пса, а свободной рукой лезу в боковой карман.
– Без глупостей, Саша. Не усложняй. И так времени мало. Ты знаешь, что так будет лучше, правда? – говорит и тянет нож к собачьему горлу. Пес стоит и доверчиво хвостом виляет. То на меня, то на него смотрит.
– Одна строчка, – говорю. – Только одна, – и протягиваю ему клочок желтой бумаги. На нем красные буквы нацарапаны.
– Что одна? – граф посмотрел мне в глаза и приставил нож к самому собачьему горлу.
– Просто одна строчка, – говорю ему. – Я все же написал. Для вас.
И пожимаю плечами как можно безразличнее.
– Прочитайте, так легче пойдет. Он хоть чуть-чуть подкормится, и вы его легче присвоите.
– Что прочитать? – щурится на меня сквозь густые брови.
– Одну строчку, – отвечаю, и всю свою скуку в эту фразу хочу вложить, чтобы поверил.
Его глаза скользнули на тонкие корявые буквы.
– Одна строчка… И что?
Снова смотрит на меня. И, кажется, не понимает.
Неужели ошибся? Неужели у него нет души, и ему наплевать на строчку? Но зачем тогда…
– Так-так…
Белый заслонил собой проем, легким шагом проскользнул внутрь и остановился, рассматривая нас сверху-вниз. В его позе проглядывало что-то змеиное.
– Одна строчка? – вопросительно прожевал Тощих.
– Я вовремя, – Белый сощурился и вдруг улыбнулся. – Натянул старика, братец?
– Одна строчка! – возмущенно ответил граф
Нож дрогнул в его руке и упал на солому. Он схватился двумя руками за измятый листок:
– Одна строчка. Дурак! Что ты наделал? Я бы всех спас. Одна ебаная строчка!
– Одна, – подтвердил я.
Граф заскулил, собака с интересом приблизилась к нему и сочувственно облизала ему лицо. Он отстранился, с яростью шевеля губами, повторяя злополучные буквы. Осел на солому, отполз к стене и оттуда затравленно с ненавистью бросал на меня короткие взгляды, когда последними усилиями воли мог заставить себя оторваться от клочка.
Белый Пушкин молчал, скрестив руки на груди, и наблюдал за нами.
– Уже рассвет, граф, – говорю. – Не серчайте. Так надо было. Да и Татьяна попросила.
Он смог только злобно оскалиться и зашипеть:
– Одддна строчка!
Я кивнул и вытащил из внутреннего кармана томик. Зеленый томик, золотое плетение, тонкая буква К. Раскрыл его, там в вырезанных страницах уютно устроился маленький револьвер. А в отдельной ложбинке пуля. Одна единственная, блестит.
Вот и твое время, пташка. Ты ведь уже догадалась обо всем, правда? Догадалась, зачем ты нужна мне, милая, и куда я тебя вложу. Бах – и будем мы с тобой властвовать над всеми русскими душами. Только ты да я. И наведем, наконец, порядок.
Вытаскиваю гладкую пулю. Она внутри пустая. Как раз для тебя место, пташка. Ну, полезай в пулю. Сверни свое растраченное время, уложи его вместо пороха. И сама полезай. А я тебя сейчас раз – в барабан. Боек взведу и на волю в собачий лоб выпущу. Ты уж прости, пташка, что вложил тебя в то, чтобы пристрелить побитую собаку. Таково наше дело. Но ты ведь знаешь, в чем смысл? Чью-то душу вложить придется. Чье-то время надо было собрать.
Клик – вставил. Щелк – взвел.
– Ну нет, братец, – белый качает головой. – Так не пойдет дело. Оставь его. Он мой. Так всем лучше будет.
Смотрю: у него в руке такой же маленький револьвер. И пуля там есть, наверное.
– Но у тебя нет души, – говорю. – Ты ему ничего не сделаешь. А мне эта пуля – что? Я и так мертвый. Зато у меня пташка есть. Вон, в пуле сидит, затаила дыхание.