Выбрать главу
Чем подносили нам на пире, Поди, нигде не встретишь в мире, И я доволен был и рад. Уже прислужники спешат И расстилают торопливо - Поверьте, говорю правдиво, - Большие скатерти из кож Менял, жалевших каждый грош. Сам царь за скатертью сидит, И каждый на него косит, И вторит - слева или справа, Как бы по одному уставу. Сиденье дали мне чудное - Два публикана вверх спиною[38], И ткач был для меня столом. Служитель подошёл с жезлом, Скатёрку выдал мне особо - Из кожи шлюхи высшей пробы, Была она довольно длинной. Я в двух шагах от властелина Сидел - ведь дал он повеленье, Чтоб я в ту ночь в его владеньи Был принят славно и не худо. Вот первое готово блюдо - И положили перед нами Большими щедрыми кусками Бретёров битых в чесноке[39], И уж никак не налегке Мы после этих порций были. А нам немедля подносили Ростовщиков в своём соку - Вас описаньем развлеку - Запечь их повар чудно смог, Чужой накопленный жирок Везде висел в томленьи тяжком - На рёбрах, вырезках, по ляжкам, А жира в каждом - на два пальца, И некуда добавить сальца, Хотя б и Адом всем взялись. Привычки эти завелись, Скажу по правде, уж давненько: Едят ростовщиков частенько Во время трапез преисподних, И свеженьких, не прошлогодних, Хоть будь сезон иль не сезон - В Аду к ним каждый приучён. Но вот слуга нам в свой черёд Спеша разбойников несёт В чесночном крепком маринаде, Багровых спереди и сзади - В крови зарезанных купцов, Кормивших этих удальцов. Другое блюдо вслед за тем - Оно пришлось по вкусу всем: Лежалые до жижи спелой Кусочки шлюхи перезрелой, В свищах, как старая ослица - Тут гости все давай дивиться, И яство со стола сметать, Чтоб после пальцы облизать, А вонь от блюда - врать не буду, Мне блазнится и нынче всюду. Царь после этой перемены Закуски приказал отменной, И гости - ну кричать «Ура!» - Катары, только что с костра[40], Парижским соусом облиты, И ересью своей набиты, Да их, по общему решенью, Приправили огнём до жженья, Потом, для большего приятья, Ещё добавили проклятья. Вот, значит, в соусе таком Их принесли ещё с дымком На вертелах на этот пир, И царь, нетерпелив и щир[41], Сам мясо раздавал гостям, И все жевали тут и там, Доволен был властитель Ада, И всем досталось, сколько надо, Летели яству похвалы, И дружно чавкали столы, И каждый за соседом вслед Твердил - вкуснее пищи нет, А может быть, и не бывало - Потом еретиков немало Нам подносили, но клянуся, Что нету в них такого вкуса, Той остроты и пряной силы, Что в жареных катарах было - Как будто таяли во рту И расходились на лету. Но точит местный люд сомненье, Что вышло это угощенье - И ждут с надеждою Гормона[42], А с ним - его людей колонны, Ведь клялся он, что будет тут, А что с ним делать, здесь найдут: Я слышал, что Гормон с толпою Уже намечен на жаркое. Вслед ложноверцам ароматным, Восторгом встретили понятным Мы фаршированных сутяг, Судившихся и за пустяк, Неправого суда искавших, Во многих тяжбах понабравших То отступных, то разных пеней, То денег, или же имений, Кто не чурался плоти груза, Себе отращивая пузо. В Аду их кушают в охотку, Довольно отправляя в глотку, Но также делают из них Такие блюда, о каких Вы не слыхали, полагаю - От адских кухарей я знаю Секреты хитрые готовки: Рвут до корней, со всей сноровки, Сутягам языки из зева, Затем, почти без подогрева, Томят их в каверзных изветах, Припустят в попранных обетах, Добавят кляузное слово, И блюдо уж почти готово, Пока не тронуто огнём, Но чтобы смак явился в нём, Решают дальше по натуре - Чьи языки варить в фритюре, Чьи жарить на подкожном сале, Что дрязгуны понагуляли. Потом огня чуть-чуть добавят И суезлобием приправят, Да сбрызнут клеветой изустной. И чуда нет, что труд искусный В Аду высоко оценён, Хвалы летят со всех сторон, Иной дрожит от вожделенья, Когда своё произведенье В злоречьи повар обваляет, И взбитой ложью увенчает. Понятно, первый кус - царю, И, я вам верно говорю, Царь языки так ценит эти, Как больше ничего на свете. Он славил блюдо - и хвалы Вмиг облетели все столы. Кто видел здешний обиход, Охотно новость донесёт До лжесвидетелей и ябед: В Аду лелеют, не похабят Людей сутяжных языки, Они тут вовсе не горьки. А дальше - захватило дух - Из дряхлых смрадных потаскух Уже готовы тарталетки. Вот это славные заедки - Аж каждый облизнулся жадно, Почуяв их душок отрадный. Взамен сыров - несут отменных Младенцев свежеубиенных, Поздоровей иных здоровых! Подобных кушаний готовых Не сыщешь никогда на рынке, Вот сыр и гложем по старинке. А после мы досыта ели - Судейских, рубленых на кнели, Ханжей, пряжёных в лицемерьи, Монахов чёрных в маловерьи[43], Поповских потаскух с лучком, Бенедиктинок с чесночком И содомитов под позором - Да, мой рассказ не вышел скорым, И то не всё назвал, что было: Там до отвала всем хватило. Взамен вина вливали в глотки Бесчестье, подлость и мерзотки - И, в общем-то, выходит скверно: Пьют мало, а едят чрезмерно, Такой уж заведён порядок. До новостей ужасно падок, Царь Преисподни вновь со мной Заговорил, когда большой Уже закончился приём. Расспрашивал о том, о сём, Как вышло, что попал я в Ад - Я рассказал про всё подряд, Подробно, честно и учтиво. Царь, видя - речь моя правдива, Мне оказал большую честь - Он книгу приказал принесть, Умельца знатного творенье, - И в книге той, без умаленья, Расписаны грехи и буйства, И преступленья, и безумства, Все зло, какому можно быть, За что, кого и как судить. Раскрыть он книгу повелел, И зачитал мне, что хотел. Сказать ли, что услышал я? На каждого глава своя, И все безумцы-менестрели Свою б судьбу там углядели, Там все разъяснено подробно. А царь: «Не правда ль, бесподобно Им будет адское житьё - Нескучно царствие моё, И всем веселья - по делам». А вслед за тем уже я сам За мудрый взялся фолиант - И подивился на талант Того, кто написал сей труд: Жонглёры жалкие найдут Там рифмы золотой образчик, А из меня дурной рассказчик. И вот изложены стихами Злодейства мерзкие с грехами. Сказать и страшно, и печально: Там про любого досконально Проступки выписаны в ряд, И упустили что навряд, Я самолично видел строки - И разузнал про все пороки, И кто какую сделал гнусь - Я все запомнил наизусть, Да и попробуй-ка забудь! Все расскажу когда-нибудь, Подробно, несмотря на лица - Поверьте, есть чему дивиться. Что дальше было? Я намучал Немало строк, пока наскучил Царю сей перечень унылый. Властитель вежливый и милый, Он мне пожаловал, как гостю, Монеток адовых две горсти - Я закупил на них сукнишка. Вот, времени прошло не лишку, Как вдруг насельники Геенны Вооружились все отменно, И принялись коней седлать - Великая, большая рать В поход пошла на наши страны, И тут уж я вам врать не стану - Поднялся гомон, крик и вой, Как воинство рванулось в бой. И хоть рассказ про это тяжек, Все так и было, без натяжек. Обратно я засобирался, Со мною каждый попрощался, И пробудился я тотчас. Настолько полон мой рассказ, Что не добавишь тут ни слова, Пока не будет сна другого. Таков, без лжи и без обмана, Был сон Рауля из Удана.
вернуться

38

Два публикана вверх спиною, / И ткач был для меня столом - публиканы, ткачи - религиозные движения катарского толка, существовавшие в северной Франции.

вернуться

39

Бретёров битых в чесноке - в оригинале champions, наёмные бойцы для судебных поединков. Как отмечает М. Тиммель Мим, наёмному бойцу, потерпевшему поражение, могли отсечь руку или голову [Timmel Mihm 1984: 122].

вернуться

40

Катары, только что с костра - в оригинале использован термин bougres, означавший в ту пору всех сторонников «болгарской ереси», т е., манихействующих еретиков вообще, но особенно тех, кто ассоциировался с катаризмом. Один из авторов начала XIII века прямо писал о «ереси болгар... более всего полонившей земли графа Тулузского и соседних с ним владетелей», именуя впоследствии этих еретиков просто альбигойцами [Zerner 1989: 319]; один из кардиналов начала XIII в. полагал, что у катаров есть свой папа, управляющий ими из Болгарии [Timmel Mihm 1984: 126]. Сам термин - ругательный и подразумевающий обвинение в содомии. Если рассматривать эту и следующие строки («парижский соус») как отражение реальных событий, известно лишь одно сожжение еретиков в Париже до предполагаемой даты написания поэмы: казнь амальрикан в ноябре 1210 г. [Timmel Mihm 1984: 127]. Несмотря на скорее пантеистическую направленность учения Амальрика Шартрского, его последователям приписывали, как и представителям катаризма, блудливость, распущенность и попрание церковных ритуалов. С другой стороны, Ж. Бурдье отмечает, что все термины, традиционно трактующиеся комментаторами как обозначения разных групп еретиков, вполне могут быть бытовыми обозначениями людей, не соблюдающих церковные нормы и принципы христианской жизни, безотносительно конкретных вероучений [Bourdier 2015]. Здесь, однако - как и в большинстве других спорных случаев - в переводе выбрана трактовка, получившая поддержку большинства исследователей.

вернуться

41

Щирый (диал.) - искренний [http://v-dal.ru/word s-132909.html]. - Прим. ред.

вернуться

42

И ждут с надеждою Гормона, /Ас ним - его людей колонны - французские комментаторы затрудняются с идентификацией этого персонажа. Возможно, имеется в виду кто-то из связанных с катаризмом сеньоров де Грамон, например, Вивиан II или Реймон II.

вернуться

43

Монахов чёрных в маловерьи - «чёрные монахи», бенедиктинцы (по цвету рясы).