— Темпо, темпо! — все глубже в могилу уходил. — Нарисуем! — бодрый со дна его крик...
— Ну хорош, вылезай!
Но вылезать не хотелось. Сколько дней я уже тут? Пека протянул мне вниз дружескую лопату — и я с трудом вылез по ней. А Пека спрыгнул — уже для мастерской, так сказать, работы.
— Седьмая! Наша! Красавица! — Пека любовно, как для себя, стены пообтесал, пообрубал корни. — Ну... наверное, подошли они.
— Кто?
— Да Рада обещала на нашу богатеньких подогнать.
Пока я отдыхивался на краю — он вернулся довольный.
— Отличные коты! Кстати — знаешь ты их.
Этого только не хватало!
— Ланской.
— Как — сам?
Когда он успел? Сколько мы уже тут времени?
— В смысле, мать его.
О ужас!.. А ты думал — тебя здесь радости ждут?
— В смысле, сестра ее.
— Клава?!
— Откуда ты знаешь ее?
Пека, однако, начеку. Мышь не проскочит. Пришлось скорбно промолчать.
Трудно было в контору входить. Ланская наверняка надеется, что я денно и нощно думаю, как ее героиню спасти, а я тут деньги лопатой гребу!
Всю жесткость Пека на себя взял. Гуня, конечно, нас презирал, когда Пека цену назвал... Коллеге! Единомышленнику! Высшее общество, прощай!
— Специфика производства, — Пека пояснил. К удивлению моему, они ему с благодарностью руку жали. Кладбищенский царь оказался, видимо, не так жесток.
Специфика производства проявилась еще в том, что на «ответственное захоронение» мы явились сильно выпимши. А как же иначе? Шесть «объектов» перед этим сдавали, говоря строго научным языком. Потом тут же организуют тризну. Попробуй обидь! Мы с Пекой мужественно поддерживали друг друга, когда шли... Два друга «из-под земли».
«Наверняка ведь и Инна будет!» — ужас одолевал.
Инна нас не заметила. Сделала вид. А на кого ей смотреть? Больше они с Радой мерились взглядами, мерцая бриллиантами. Для хозяйки нашей — выход в свет. «Что за неуместная роскошь?» — взгляд каждой из них говорил. Балерина не узнала меня. Или не захотела? Надо будет ее взорвать в нашем фильме! Как бы вниз не упасть! И мы стояли, как невидимки. Невидимки и есть! Мне кажется, нас тут не уважают. Гуня вроде вежливо с нами поздоровался... но на поминки не пригласил.
Потом с новыми коллегами выпили. Потом Пека пошел Инне звонить. Вернулся убитый.
— «Никто больше не умер у нас, в ваших услугах не нуждаемся!»
Вот так!
Пустят ли в общежитие? Вид такой у нас, словно нас самих только что вырыли из-под земли. Что комендантша? Признает ли? На кинематографистов мы мало похожи.
— Вас ждет приличный молодой человек.
— Не может быть! — мы радостно встрепенулись.
Ланской, во всем блеске!
— Если не трудно, уделите мне минуту...
— Могем.
— Я умею быть благодарным, — взволнованно Гуня произнес. — И не намерен оставаться в долгу за то, что вы сделали для нас с мамой. — Гуня сглотнул. — Могу предложить вам обоим работу в Министерстве экономики.
— А почему не кинематографии? — я капризно спросил.
Гуня скромно развел руками: что могу.
— Должности, конечно, не слишком высокие, но возможен рост.
Душевный мужик! Или это Инна старается, сердешная, переживает за резкость свою?
Глянул на Пеку — как?
— Нет! — прохрипел Пека. — Меня мои зэки ждут.
Гуня перевел взгляд на меня.
— И меня ждут... его зэки, — прохрипел я.
Заскрипел пол.
— Ты чего?
— Да собираюсь тут.
Я окаменел.
— Один, похоже, остался аргумент, — произнес он с тяжелым вздохом.
Зато аргумент этот всегда с собой!
— Так ночь же, — пролепетал я.
— Самое время.
Грузно ступая, ушел. На тяжкий труд. Часа три я метался... правда, не вставал... Заскрипела дверка.
— Ну что, поговорили? — пролепетал я.
— Это вы только разговаривать мастера! — усмехнулся он. Откуда, интересно, у него такая информация?
— Все! — под утро Пека произнес. — Как Кузьмин вернется — к нему пойдем!
О моей роли я, кажется, догадываюсь.
— Так ты женишься... все же?
Это «все же» я зря сказал — довольно злобно он на меня глянул.
— Я горняк!
Горняки, видимо, сразу женятся, чуть что! Жалко, что я не горняк и не имею столь твердых убеждений... упускаю шанс!
Мы долго маялись, пытались уснуть, и вдруг дверка распахнулась — и мы зажмурились от хлынувшего солнца.