— Что это?! — Гуня опять вдруг вырвал меня из задумчивости, возмущенно тыча ручонкой вдаль...
Что, интересно, в этом раю не устраивает его? Пришлось мне подняться с кресла.
Да-а!.. Это страшней, чем зловещие письмена «мене, текел, фарес», появившиеся на замшелой стене какого-то замка. Солнце проступало все ярче, съедая последние куски нежной мглы, оставшейся после недельных дождей, и открывались зеленые холмы. И на ближайшем холме словно выросли выше дерев огромные белые буквы! Если бы это был «ГОЛЛИВУД» — то мы бы, наверное, это пережили. Но буквы были совершенно другие: «ГОРНЯК ЗАПОЛЯРЬЯ»! Представляю ужас измученной балерины, сбежавшей сюда из революционного Петрограда, — и вдруг перед ней возникают эти слова! Где тот прекрасный мир отрешенной любви двух швейцарских изгоев, который хотел здесь вылепить Гуня из моих букв? «ГОРНЯК ЗАПОЛЯРЬЯ» тут, а никакая не Швейцария! Я и то был сражен. «Ну что, фраер? — я как бы увидел заместо букв оскал кривых зубов Пеки. — Попался?» И Гуня, ясное дело, задергался. Понял, куда устремлен мой взгляд! А без меня (короткое самовосхваление) все эти балерины, революционеры, жандармы — мертвы, и Гуня это прекрасно понимает. Себя он уже трепетно связал с образом пламенного красавца-революционера, романтика, швейцарского изгоя, вынужденного скрываться от самого Сосо. И вдруг такая бяка. Убрать? Сейчас как раз время борьбы со всем советским, а что может быть «совковее» этих букв? Чуть нажать на каких-нибудь депутатов, ищущих популярности, — и те БУКВЫ слетят! «Ну! Скажи же!» — молил меня Гунин взгляд. В ответ я отвел свои очи. Моя душа уже летела ТУДА! Балерины с жандармами растаяли, как недавний туман.
— Будем снимать чуть вбок... буквы уйдут, — предложил Гуне оператор.
Гуня глядел на меня не отрываясь — как бы я не ушел.
— Виноват! — Он покаянно поклонился. — Понимаю! Фильм этот не совсем для тебя. Тебе о рабочем классе не терпится снимать! — Это он, видимо, оскорблением считал. — Но, увы! — он скорбно развел руками. — С тяжелой промышленностью туговато тут!!
«Да с Пекой — хоть о сельском хозяйстве!» — чуть было не сказал я.
— Пожалуйста! — усмехнулся он. — Если найдешь для своего Пеки роль тут, — он оглядел красивый пейзаж, — ради бога.
— Так разве... тут Пека? — изумленно проговорил я.
— Здесь, здесь. Мне Инна звонила.
Почему ему, а не мне?.. Видимо, кто что заслужил.
— Ну давай... Лети! — Он широко развел руками, как бы открывая передо мною простор. Просто какая-то трогательная картина. Слезы текут!
— Да, кстати, — уже в полуотвороте произнес он, — если удастся убрать эти буквы хотя бы на время — договоришься там — буду весьма признателен!
Гунино благородство всегда оборачивается корыстной изнанкой, но изнанку он умело скрывает, а благородство свое скрыть не в силах. Но мою силу он явно преувеличивал: буквы эти, наверное, уже полвека стоят?
— Нарисуем! — я ликовал. Я пролетел, как по центрифуге, по винтовой лестнице и уже на воле тоже сперва спиралями шел. Летел! Тут не просто парк. Ботанический сад, если верить табличкам. «Рододендронъ пышный». «Бересклетъ въедливый». По одной версии — это Ботанический сад великих Ланских (как и вилла), по другой — разросшиеся делянки пионеров-юннатов (более реалистично).
С каменных ворот виллы какой-то умелец свинчивал вывеску «Институт профтехзаболеваний» — на последнем уже шурупе висела она. Так что если что с нами произойдет — подлечиться не удастся. В тот момент я еще наивно думал: для искусства отвинчивают!
Земля уходила из-под ног вниз. Повеяло сыростью. Кто это так кричит тревожно? Павлин? Среди пряно пахнущих берегов извивалась речка — мутно-зеленая, непрозрачная, по берегам сползли вниз ржавые лодочные гаражи. Я поднял очи — в небе, как паутина, сверкал мост. Влез на него — и тут же ухватил шершавые веревочные перила: зыбкое сооружение! Сделаешь шаг, и доски-настилы клонятся то в одну сторону, то в другую: только хватайся! Да, не прост путь от мира вымысла в реальность. Короткими перебежками до середины добежал, ежесекундно за веревки цепляясь. Стоп! Как раз посередине моста сияла, как мишень, серебристая паутина. Вот наша цель! Да, давно между этими берегами никто не ходил. Заросло все. И стоит ли мне эту зыбкую гармонию нарушать? Связка зыбкая! Мост опять накренился, на этот раз вдоль, и я полетел вперед и спружинил в паутине лицом. Упругая, как намордник, — откинула аж назад. Не суйся! На карачках под паутиной пролез: совершенство не разрушаем.