Нерон озорно свистнул ему вслед.
— Что? — повернулся к нему Клавдий. — Как ты смеешь? Британник! Где Британник?
Где мой сын?!
Теперь уже Ксенофонт выбежал в коридор и через несколько минут вернулся с Британником, бледным и болезненным, в отличие от пышущего здоровьем и сытостью Нерона, юношей.
Император обнял сына и, не скрывая слез, принялся целовать его, желая, чтобы он поскорей вырастал и принимал от несчастного, обманутого всеми, отца отчет в его государственных делах.
— Ранивший — исцелит![36] — по-гречески воскликнул он и, выдержав взгляд Агриппины, которая одной рукой гладила голову Нерона, а другой протестующе указывала на Британника, добавил. — Пусть, наконец, у римского народа будет истинный, а не усыновленный цезарь!
Не успела Агриппина придумать, чем бы ей на этот раз очернить Британника в глазах его родного отца, как двери распахнулись, и один за другим в спальне стали появляться Нарцисс, Паллант, Каллист и Полибий.
— Вот что, друзья мои! — вкладывая в последние слова, особый смысл, сказал Клавдий. — Я долго не замечал ваших грехов и прощал вам то, за что любой другой римлянин, будь он сенатором или даже консулом, давно бы лишился жизни, как лишился ее, скажем, Силан! Ради выгоды, прихоти любого из вас я щедро раздавал должности, прощения и наказания, даже не спрашивая, за что вы казните одного человека и милуете другого! Но чем вы отплатили мне за это доверие?
Он обвел взглядом каждого вольноотпущенника и тоном, какого они никогда не слышали от слабохарактерного и миролюбивого императора предупредил:
— Если через месяц… нет! Если ровно через две недели вы не накормите народ и не наведете в Риме порядок, то…
— Накормим, цезарь! — клятвенно прижал ладони к груди Нарцисс.
— Наведем порядок, можешь не сомневаться! Только не гневайся так на нас! — пролепетал Паллант. — Как говорит мудрейшая латинская пословица — человеку свойственно ошибаться…
— Мы сейчас же отправимся ко мне во дворец и составим нужные эдикты! — добавил Каллист.
— За кувшином такого дорогого вина, которое не может позволить себе даже цезарь? — вскричал Клавдий. — Среди твоих тридцати колонн? А может, закусывая из серебряного блюда, для отливки которого пришлось раздвигать стены мастерской?
Вот уж поистине, что дозволено быку, не дозволено Юпитеру! — намеренно исказил он другую, не менее известную, пословицу и хотел, было, потребовать отчета от вольноотпущенников за все десять лет, но, вспомнив, что его ждет недописанная история Карфагена, вяло махнул рукой:
— Ладно… Делайте пока это дело, а я, как только завершу историю карфагенян, будьте уверены, проверю все до единого эдикты, которые подписывал, доверившись вам.
Позвав с собой Британника, он направился к выходу.
— Да-а… — первым вымолвил Паллант, едва только захлопнулась дверь. — Надо срочно что-то предпринять!
— Что? — видя усмешки на лицах Сенеки, Нерона и Агриппины, простонал Каллист.
— А вот что, пиши! — приказал Нарцисс сидевшему в углу скрибе: — Первое: обеспечить твердую прибыль торговцам, которые помогут срочно доставить в Рим продовольствие…
— Но сейчас зима — штормы, бури! — напомнил Полибий.
— Поэтому мы пообещаем всем, кто пострадает от бури, что возьмем убыток на себя! — кивнул Нарцисс.
— На себя? — поморщившись, переспросил Паллант.
— Второе! — не слушая его, продолжил Нарцисс. — Предоставить большие льготы для лиц всякого сословия…
— Гражданам — свободу от закона Паппия-Поппея! — вставил Каллист.
Нарцисс кивнул скрибе: пиши!
— Латинам — гражданское право! — добавил Гарпократ.
— Годится! — одобрил Нарцисс и, подумав, продиктовал: — А также предоставить гражданское право всякому латину, который построит морской корабль, способный вместить не менее пяти тысяч модиев зерна…
— Десяти тысяч! — поспешно поправил Паллант и, встретив недоверчивый взгляд Нарцисса, пояснил: — За такое право эти люди пойдут на любой риск и не то, что за две — за неделю завалят Рим хлебом!
Нарцисс с трудом дождался, когда раб допишет последнее слово и, приложив к пергаменту свой перстень с изображением Клавдия, помахал готовым эдиктом перед лицами друзей и Агриппины:
— Вот наша вольная, по крайней мере, до тех пор, пока цезарь не допишет историю Карфагена!
— А при чем тут мы? — нахмурилась жена императора.
— А разве мы одни составляли за него эдикты? — вопросом на вопрос ответил Нарцисс. — И мы одни превратили в твое золото доходы с провинций, на которые можно было бы накормить римлян на пять лет вперед?
36
Слова оракула Телефу, который был ранен копьем Ахилла и которого должна была исцелить ржавчина того же копья.