— А может, сперва попробуем психушку? — неуверенно предложила Карина. — Его фамилия, кажется, Смолин?
Она имела в виду старшего научного сотрудника лаборатории Дегтярева, пребывающего ныне в лечебнице с диагнозом «старческий маразм». Судя по обилию благодарностей и поощрений в его личном деле, он был в фаворе у своего начальника и мог что-то знать о его приватных делах. Но сейчас ему исполнилось восемьдесят два, и если с таким диагнозом его поместили в стационар, вероятнее всего, вступить с ним в контакт невозможно. Поэтому посещение психиатрической больницы в ряду возможных ходов значилось у Самойловых под последним номером.
— Можно попробовать, — уныло согласился Александр Петрович, — нам сейчас надо хвататься за любую соломинку.
«Психушка», где содержался Смолин, размещалась на северо-западе, в Тушино. Они добрались до нее около четырех, и сонный вахтер сообщил им, что сегодняшний день «невпускной». Справочное бюро функционировало. Обитавшая в нем благообразная старушка, в ответ на сплетенную адвокатом жалостную историю, выяснила номер отделения Смолина и уговорила по телефону дежурную медсестру выйти в проходную.
Через несколько минут перед ними предстала рыжая девица с нахальными распутными глазами. Верхние пуговицы ее халата были расстегнуты, позволяя обозревать объемистые веснушчатые груди. Александру Петровичу показалось, что под халатом у нее никакой другой одежды нет.
Девица молча, без любопытства оглядела посетителей, и им стало ясно, что шоколадкой тут не отделаешься. Карина решилась принести в жертву общему делу нераспечатанный флакон духов.
— Мы в Москве один день, проездом, — по-свойски обратилась Карина к девице, стараясь придать своему взгляду достойное собеседницы нахальство. — Родственники Смолина хотели ему передать… — Она не без сожаления извлекла из сумочки французские духи.
Девица тщательно осмотрела флакон и упаковку, после чего облизнула губы мясистым красноватым языком:
— Ладно, идемте, — лениво произнесла она, опуская духи в карман.
Она провела их в прогулочный дворик своего отделения — небольшое, огороженное глухим забором пространство с двумя тополями и дощатой скамейкой. В данный момент здесь топталось десятка два людей в пижамах, по большей части старички и старушки, но было и несколько человек помоложе.
— А эти… тоже маразматики? — удивилась Карина.
— Да ты что? — возмутилась девица, вполне непринужденно переходя на «ты». — Мужики, что надо, с алкогольного отделения. Мы всегда несколько держим, если что отнести, переставить, те-то совсем дурачки… Вон твой Смолин, правее скамейки, на пижаме заплатка.
Сейчас Смолин явно находился в состоянии конфронтации с другим старичком. Кивая головой в такт собственным словам, он монотонно повторял:
— Чуня врет, Чуня врет, Чуня врет…
Тот, к кому он адресовался, сидел на скамейке и плакал, повизгивая тонким голосом; из уголка рта текла слюна.
— Опять обижают Чуню, придурки, — провожатая Самойловых решительно направилась в зону конфликта.
Ее приближение приободрило Чуню.
— А я говорю, рубал! — Всхлипнув, он поднялся со скамейки и попытался ударить обидчика, но потерял равновесие и, чтобы не упасть, вынужден был схватиться за его пижаму.
— Драться не сметь, накажу обоих! — Подоспев к месту происшествия, медсестра растащила их в стороны.
От предпринятых усилий на ее халате расстегнулась еще одна пуговица, и третий старичок, с огромными оттопыренными ушами, сунул нос к ней за пазуху, спеша насладиться открывшимся зрелищем.
— А ты убери мурло, еще мне слюней напустишь, — оставив в покое драчунов, она ладонью отодвинула лицо любопытного и вытерла руку о полу халата.
— Рубал, говорю, рубал, — настаивал на своем Чуня, продолжая хныкать.
— Рубал, рубал, — подтвердила девица, оборачиваясь к подошедшим Самойловым. — Чуня-то служил в коннице, говорит, саблей мог разрубить человека от плеча до седла, а эти придурки ему не верят. Вот он и плачет.
— И что, действительно мог разрубить? — удивился адвокат.
— Да кто же знает. Теперь, все одно, дурачок.
— А Смолин чем хвастается? — небрежно ввернула Карина.