– Да, очень скудное, я надеялась, в честь открытия получше что-нибудь придумают.
– Давно сидите?
– Сомневаюсь. Лучше заказать сейчас, позже ещё хуже будет.
После этого короткого содержательного диалога, Фёдор привстал, снял пиджак, повесил его на спинку стула, расстегнул вторую пуговицу на рубашке (галстук он развязал ещё в машине) и от нечего делать начал оглядываться по сторонам. Настя наверняка успела заехать домой, конечно же она была в новом платье, которое не оставило в нём никаких сомнений, чем закончится сегодняшний вечер; Семёнов, как и всегда, выглядел с хронической неряшливостью, а его жена ровно так, как по любому другому подобному случаю. Хоть Фёдор и не запоминал её нарядов, но каждый раз, видясь с ней, у него возникало определённое дежа-вю. Кстати, ещё он заметил, что её муж старается не смотреть на неё, и обращённые к ней реплики произносит в сторону, по-дурацки искривляя рот к уху жены. Благо, что подобные заведения не располагают к общению, так что за весь вечер между собой и они, и Фёдор с Настей перекинулись лишь парой слов, да и тем особых для разговоров не было. Однако он ещё раз повторил про себя давно возникшую мысль, которую сегодня утром почему-то спроецировал и на Настю, о том, что Семёновы действительно не нагулялись в молодости по убожеству – уж слишком они сейчас были довольны и бурно на всё реагировали. Впрочем, весело было всем кроме него, особенно его девушке. Она несколько раз порывалась пойти танцевать, но останавливалась, соображая, что Фёдор компании ей точно не составит, однажды они даже поссорились по этому поводу, и сейчас портить вечер желания не испытывала. Правда, сегодня она ошибалась, ему как раз таки хотелось всех их куда-нибудь сплавить хотя бы на пару минут, чтобы просто посидеть одному, пару раз он даже тихо и душевно усмехнулся, посмотрев на танцующую толпу, но на её вопрос, к чему улыбка, ничего не ответил. Часа через 4-5 комедии взаимного молчания и частого обмена понимающими взглядами между женщинами по поводу внешнего вида каждого посетителя, а, главное, посетительницы, оба Семёновых как по команде первые встали из-за столика и засобирались домой под предлогом, что дети остались в квартире одни.
Расплатившись по счёту и подбросив их до подъезда, вечером, скорее, даже ночью, Фёдор более часа просидел дома за письменным столом. «Хорошо, что пить не пришлось, я ведь за рулём был», – подумал он с удовлетворением; несмотря на сильную усталость, мысли были ясными. Сидя в клубе и по дороге домой, он всё думал, что ведь ему, на самом деле, никогда не составляло труда находить общий язык с людьми, уметь им понравиться, однако этих Настиных друзей Фёдор органически ненавидел и не мог найти тому причины. Что-то крайне брезгливое шевелилось в его душе при одном их виде, а как только хотя бы один из них открывал рот, безудержный гнев сразу бил в голову. Вроде бы, как говорится, приятная пара, ни на что особо не притязают, даже по отношению к нему вполне вежливы, хоть наверняка и заметили неприязнь, но именно это, видимо, и раздражало Фёдора более всего, ведь они так не похожи на него, а между тем приходится быть с ними любезным. Часто он укорял себя за эту блажь, но ничего поделать с собой не мог.
Настя в этот вечер довольно много выпила (по случаю открытия были скидки на алкоголь, и чем больше берёшь, тем дешевле выходит, а все ведь очень любят халяву) и почти заснула, когда Фёдор ложился в постель.
21.04 Несколько раз перечитал вчерашнее, всё довольно невнятно – пишется тяжело, читается со скрипом, начал я с нездоровым азартом, даже неловко перед собой, что так воодушевился под конец, а, главное, складывается впечатление, будто сам себя стараюсь держать на расстоянии. Привычка ли это, либо просто черта моей натуры, не понятно, однако само по себе весьма настораживает и подтверждает все сомнения, способен ли я написать о себе хоть малую толику правды. Хочется, конечно, надеяться, что сие только поначалу, а главное ещё впереди, и я смогу, наконец, понять, что именно меня гложет, толкает временами в беспросветное уныние и тоску, причина которых не может не крыться во мне самом (ведь внешние обстоятельства не меняются столь быстро, порождая такие неожиданные перепады настроения). Когда вокруг вроде бы всё по-прежнему, стоит любому незначительному ощущению затронуть сердце, и оно тут же им завладевает, переворачивает с ног на голову восприятие жизни, и почему-то становится так тяжело, что хоть на Луну вой от безысходности. Пусть я утрирую, может, просто ради объёмистости и витиеватости, но в сумбуре, в избыточном нагромождении пустых фраз нет-нет да и мелькает что-то настоящее, вполне искреннее, чаще всего нечаянно, будто не заметил поначалу, пропустил, а потом уж и ловить поздно. Лишь бы быть честным с самим собой, а иначе зачем всё это? Вопрос о смысле не столько всей моей жизни, а любого действия или обстоятельства, её составляющих, наверно, является главным в этих беспорядочных размышлениях, но всё, что угадывается в его содержании среди сопровождающего словесного мусора, всегда очень смутно, неясно, слишком далеко, чтобы можно было им успокоиться. Получилось, что вчера мне понравились мои настойчивость и упорство, сами по себе, как голый факт, которые, собственно, пребывали со мной всегда, поэтому не стоит удивляться, что и здесь я увлёкся ими, невзирая на результат, который оказался прямо противоположен намерениям. Не могу лишний раз не отметить своё упорство даже в мелочах, почему оно порой кажется чем-то нездоровым, особенно когда я трачу много сил и времени на завершение незначительного или совершенно формального дельца, о котором сразу же и забываю и от которого не остаётся никакого следа кроме ощущения лёгкого удовлетворения как от сомнительной самореализации. Жаль только, что оно проходит крайне быстро и в сухом остатке остаётся абсолютная пустота. Сейчас, мысленно перебирая множество подобных фактов, может показаться, что таким образом я пытался отстраниться от чего-то большего, что боялся найти себя в чём-то не том, где действительно был, и бежал в посредственность только постольку, поскольку не знал ничего другого, однако и это не так. Суть того или иного действия всегда была для меня очевидной, я всегда определённо видел за ними общее, к которому стоит стремиться, дело лишь в том, что до недавнего времени никогда явно себе его не высказывал, а когда попытался это сделать, оно оказалось просто иллюзией и при первом же прикосновении превратилось в прах.