Оставалось, пожалуй, телефонов пятнадцать — одноклассницы, подружки по музыкалке, знакомые из народного театра, сотрудники того нелепого провинциального офиса при провинциальном министерстве, где Мила проработала два года после школы, перед своим отъездом. Те, кому имело смысл позвонить; те, кого ей действительно хотелось видеть. Мила пододвинула телефон и под сонные зевки и ленивые восклицания Володи (возил ее и себя по городу; разглядывал низкие дома старого Центра, напоминающие местами старый Питер, если углубиться в переулки подальше от Невского; сфотографировался рядом с памятником первым воздухоплавателям, неизвестно зачем рухнувшим лет сто назад в поле у окраины города, и на крыше гостиницы, одноименной с названием города, среди белых и красных столиков и зонтиков летнего ресторана; устал), смотрящего по телевизору туповатую местную программу («Ты посмотри, ну точно наш пятый канал. Я же тебе говорил, что пятый канал до невозможности провинциален»), начала набирать номера. Пять номеров не ответили; в трех случаях жильцы давно переехали; еще шесть раз Миле долго приходилось объяснять, «кто спрашивает», после чего она узнавала, что ожидаемый собеседник уехал отдыхать (два раза), ушел в гости, лежит в больнице на сохранении, вышел замуж, гуляет с собакой и спустя час «погулял с собакой, но уже спит, позвоните лучше завтра» (громкий лай собаки, вероятно, очень крупных размеров, заглушал голос в трубке).
Единственной, до кого Мила смогла дозвониться, была Тамара, ее незабвенная подруга школьной поры, семь лет они просидели за одной партой, то воюя, то мирясь, и только в восьмом, когда новая классная разрешила сидеть «кто с кем хочет», по обоюдному уговору Тамара пересела на заднюю парту к двоечнику Денисову, а к Миле подсел давно и безрезультатно влюбленный в нее красавчик Олег Иванов, чьи смуглые щеки заливались бордовым румянцем всякий раз, когда Мила случайно прикасалась к нему или называла его по имени. После восьмого Тамара ушла в художественное училище, и их общение как-то резко прекратилось; у Тамары появились друзья-художники, а Мила все свободное время пропадала в народном театре. Иногда они случайно встречались у школы (Тамара жила совсем рядом с ее пузатым желтым зданием, а Мила на занятия ездила три остановки троллейбусом, школа была элитная, английский язык со второго класса), но почему-то всегда было не о чем говорить; Тамара все время вспоминала какую-то выставку в Москве, где появилась одна ее работа, и это должно было вот-вот оказать неизгладимое влияние на всю ее жизнь, а Мила в очередной раз пересказывала свою мечту о поступлении в театральный. После первого провала во всех театральных вузах Москвы Мила весьма живо передала в сбивчивом взволнованном рассказе перипетии своих мытарств; и то, как бородатый режиссер в «Щуке» пытался ее соблазнить, обещая непременное и безболезненное поступление на курс, и то, как из ГИТИСа ее направили прямиком в модельное агентство, в Дом Моделей, как это тогда называлось («Вы не обижайтесь, но в первый раз вижу при такой красоте и такую бездарность, феноменально. Вы бы шли прямиком в манекенщицы, я вам даже адресок дам, цены вам там, девушка, не будет»), но там тоже всем было надо ее любви, это было прямо-таки каким-то непременным условием для устройства в подобные места; в ответ Тамара, едва дослушав, пообещала при следующей встрече показать Миле вырезку из московской же газеты, где вскользь, но в весьма лестных эпитетах упоминалось ее творение («Дачный домик в свете восходящей луны», холст, масло, 20 х 22 см).