После он попросил Феликса приехать к нему на виллу для более обстоятельных разговоров. Приглашение сопровождалось всевозможными заверениями в том, что духовная дружба всегда возобладает над мелкими приземленными расхождениями. Что Манлий был и навсегда останется его преданным другом. В такие опасные времена любой разлад между истинно влиятельными людьми позволит вспыхнуть гражданской смуте. Во имя благоразумия, которому они всегда были привержены, Манлий звал Феликса приехать к нему, чтобы они могли обсудить и уладить все разногласия.
Феликс согласился — без особого восторга, но охотно. Это был последний проблеск их былой дружбы. К тому же Манлий теперь склонил на свою сторону чашу весов в симпатиях горожан; он о чем-то договорился с бургундами, и Феликс хотел точно узнать, чем именно он поступился.
Поэтому он приехал, и в последний раз дух мира воцарился во владениях Манлия. Уединившись на его вилле, они вновь гуляли рука об руку, и на недолгое время утешение цивилизованности было даровано обоим.
— Мне жаль, что так вышло, — сказал Феликс. — Многое будет потеряно, если между нами наступит разлад.
— О разладе нет и речи, — ответил Манлий. — Мы всегда будем гулять по этим садам, вдыхать благоухание цветов и любоваться игрой солнца на воде.
Им равно не хотелось разрушать очарование этих минут, говорить об истинной причине их встречи. Заговорить — значило бы признать, что их последний день вместе — химера, существующая в желаниях, а не в реальности. Сердца их тосковали по тому, что они теряли. Дни, проведенные в беседах, письма, полученные и прочитанные, ответы на них. Разделенное удовольствие от созерцания умело подстриженного фруктового дерева, от восхитительного вида, вызывающего в памяти то или иное литературное произведение, от тонкого сочетания пряностей на дружеском пиру.
— Помнишь, — улыбнулся Феликс, — как мы услышали про грека-музыканта в Марселе? Как оба поспешили туда и начали торговаться, кто из нас наймет его на месяц? Повышали и повышали плату, пока бедняга совсем не ошалел и не решил, будто мы над ним насмехаемся?
Манлий рассмеялся.
— В конце концов он вмешался и обещал, что по очереди побывает у нас обоих. Но ты заполучил его первым.
— А ты выяснил, что он знает всю «Илиаду» и может продекламировать ее на старый лад. Как это было чудесно!
— И еще чудеснее из-за выражений на лицах наших гостей, когда они поняли, что их приглашают остаться и слушать ее одиннадцать дней.
Они еще погуляли, наслаждаясь теплом, а затем Феликс наконец разрушил чары.
— Думаю, Гундобад не умеет читать по-гречески, — негромко заметил он.
Манлий чуть не воскликнул, протестуя: «Не сейчас. Давай понаслаждаемся еще немного, прежде чем безвозвратно все утратим». Но он знал, что рано или поздно им придется начать разговор о делах. Его нельзя было оттягивать вечно.
— Он хороший правитель и рос в Риме, готов выслушивать советы тех, кому доверяет. Его жена — христианка, и он не станет вмешиваться в дела веры. И он может остановить Эйриха.
— Тем не менее он варвар.
— И Рисимер был варваром, но перед ним склонился с готовностью сам Рим.
— Но Рисимер, в свой черед, склонился перед Константинополем. Гундобад так не поступит. Верно?
— Да. Он желает быть королем и никому не подчиняться.
— Но ведь бургунды немногочисленны. Ты серьезно думаешь, будто они способны освободить Клермон и уберечь от Эйриха весь Прованс?
Роковая минута настала. Конец всему. Ведь цивилизация — всего лишь одно из названий дружбы, а дружба на этом обрывалась навсегда. Манлий хотел бы не говорить, хотел бы сказать что-нибудь другое, внезапно измыслить прекрасный план, который убедил бы его друга, и они могли бы встретить грядущие испытания плечом к плечу. Но этого он не мог. На переговорах с бургундским королем он сделал все, что было в его силах, но Гундобад был умен.
— Он этого делать не собирается.
Феликс не сразу понял, что это подразумевало. Он не был тугодумом. Напротив. Просто не поверил своим ушам.
— Продолжай, — почти прошептал он. Манлий глубоко вздохнул.
— Я старался как мог уговорить бургундов двинуться к Клермону и остановить Эйриха там. Они отказались. Они продвинутся к югу чуть за Везон, выйдут на левый берег, чтобы владеть рекой, но не далее. Вот все, чего мне удалось от них добиться. И думаю, они уже выступили. Клермон потерян. А с ним и все земли до моря. Тамошним жителям лучше уже сейчас искать мира с Эйрихом, иначе потом он навяжет им собственные условия.
Он взглянул на своего друга и увидел в его глазах слезы.
— Манлий, Манлий, что ты наделал? — наконец сказал Феликс. — Ты продался и предал всех нас. Он хорошо тебя наградил, этот твой новый хозяин? Ты пал ниц и лобызал его ноги? Ты выучил его язык, чтобы лучше ему лгать?
— Мой друг… — начал Манлий, кладя руку на плечо Феликса.
— Ты мне не друг. Человек чести предпочел бы сражаться до конца, рядом со своими друзьями. Человек чести не продал бы их в рабство, лишь бы спасти себя и свои поместья.
— Путь для твоего войска из Италии открыт. Ты его нашел?
— Теперь на это нет времени. Как только Эйрих услышит о выступлении бургундов, он выступит сам. У него нет выбора. Ты это знаешь, так?
Манлий кивнул.
— Но тебя это не заботит. Ты-то будешь в безопасности. Все твои земли защитит Гундобад.
— А не сделай я этого? Что тогда? Ты серьезно думаешь, что, будь у тебя год или два, ты набрал бы хорошее войско?
— Да.
— Ты сам знаешь, что это невозможно. Кого бы ты ни нашел, наемники сражались бы лишь для виду, кое-как, а потом перешли бы на сторону победителя. Тогда из мести визиготы разорили бы всю провинцию. Сейчас же они будут остановлены. С одной стороны — море, с другой — горы, а с третьей — бургунды. А им нужно непрестанно двигаться вперед. Так что они зачахнут и вымрут.
— А после них что-нибудь останется?
Манлий пожал плечами.
— Шанс есть.
— Да. Один шанс есть.
— Какой?
— Проявить силу, показать, что мы не позволим помыкать собой. Если мы сумеем отбросить бургундов, Эйрих остережется на нас нападать. Он ведь все еще осаждает Клермон. Ему нельзя распылять свои силы в малых войнах по всей Галлии. Сопротивление его остановит. И за это время мы успеем набрать где-нибудь войска, даже если для их оплаты придется переплавить все до единой статуи. Вот наш шанс. Помоги мне людьми и деньгами. Через несколько дней мы с тобой можем уехать, и к нам присоединятся другие
— Я уже дал слово.
— Слово дал епископ Везонский. Завтра ты, возможно, уже им не будешь. Ты созвал собрание? Хорошо же. Посмотрим, чьи слова будут убедительнее.
Манлий кивнул, отвлеченный громким стуком: два раба принялись неподалеку обтесывать бревно топорами с длинной рукоятью.
— Не будем спорить сейчас, — печально сказал он. — Слишком много поставлено на кон, чтобы обсуждать это в гневе. Давай остановимся на этом и поразмыслим, а потом поговорим снова.
Оливье забрал у секретаря Клемента распоряжение, продиктованное резко, скрепленное шлепком воска, и кинулся в ту часть дворца, которую отвели под тюрьму. А там свирепо погонял стражников, которые побрели к двери, отперли ее и выпустили узников. Освобождение столь же внезапное и необъяснимое, как ранее арест.
Когда Ребекка, грязная и растрепанная, вышла в коридор, она выглядела растерянной, не зная, то ли ее освободят, то ли поведут на пытки и смерть. Потом она чуть повернула голову и увидела Оливье. Не в силах даже улыбнуться, она просто бросилась к нему и так крепко обняла, что они, казалось, совсем слились в единое существо, неразделимое и нераздельное. Наклонив голову, он вдохнул запах ее волос, прижался к ним щекой и принялся слегка раскачиваться, упиваясь ее прикосновением. Они не произнесли ни слова. Даже стражники попятились и не мешали.
Наконец с величайшей неохотой они разжали объятия — такие мгновения в земной юдоли не длятся, они только намек, который тут же исчезает.
— Вы свободны. Я пришел увести вас отсюда, — только и сказал он, истратив всю свою поэзию и больше не нуждаясь в словах. — Идемте скорей.