Я никогда не испытывала недостатка в любви и привязанности, так как моя мама и Сиерра упорно трудились, чтобы восполнить то, что мой отец ушёл, но я бросила всю свою энергию на борьбу с моими видениями. У меня не было хобби или друзей. И у меня, конечно же, не было такой страсти, как балет. Увидев все фотографии Софи, я чувствую, что моя жизнь в сравнении, пуста. Во всех отношениях.
Но у меня нет времени останавливаться на этом, потому что мама Софи уже суёт голову в дверной проём по коридору и говорит что-то слишком тихо для меня, чтобы подслушать. Я спешу вперёд, когда она отступает от дверного проёма и строго говорит:
— Двадцать минут.
Я всматриваюсь и обнаруживаю, что Софи выглядит бледной и даже более худой, чем обычно, и… кроме этого, совершенно восхитительна. Её волосы в косичках свернуты на голове и удерживаются на месте фиолетовым зажимом для волос с перьями. Она прислонилась к кровати примерно с шестью подушками разных цветов, а на её рубашке изображен хрустальный шар, на котором написано: СЪЕМ УДАЧУ. Которое действительно кажется мне весёлым.
— Эй, — говорю я, чувствуя себя вдруг застенчивой.
Софи слабо улыбается, но закатывает глаза.
— Моя мама добралась до тебя? Серьёзно, она просто чересчур заботлива.
Затем она поднимает одну из своих подушек и поглаживает кровать рядом с собой. Она так же полна бравады, как и раньше, но её голос слаб. Вина сжимает мою грудь. Она в плохом состоянии, и это я положила её сюда.
— Похоже, у неё есть причина быть таковой, — говорю нерешительно я, сажусь, а потом почти влетаю в Софи, когда очень мягкий матрас пружинит больше, чем я ожидала.
— Извини, — говорит Софи с усмешкой. — Я спала на этой кровати, так как мне было четыре, и она съест тебя, если ты отвернёшься от неё. Мама постоянно угрожает купить мне новую, но я никогда не позволю ей. Она двигается назад и вперёд, немного скользит по своим одеялам. — Я люблю её такой, какая она есть.
Я встречаю ее глаза, и проходит долгий момент, прежде чем Софи застенчиво отводит взгляд.
— Ты в порядке? — спрашиваю я. Она похожа на жертву рака в конце химиотерапии. Даже вопреки её тёмной коже у неё круги под глазами, а то, как выделяются скулы, напоминает мне больше о голодающих детей, чем о модных моделях.
— Более-менее, — говорит Софи, отрицая доказательства, которые мы можем видеть. — Мне уже лучше, чем когда спасала последнюю девушку, — бормочет она.
— Извини, — говорю я. — Я не знала, что ещё сделать.
— Не извиняйся, — обрывает меня она. Но она сразу раскаивается. — Что случилось?
Я медленно перехожу к этой истории, рассказывая каждую деталь, которую я помню, как можно быстрее. Похоже, что я могу это сделать.
Она одобрительно кивает, когда я добираюсь до звонка, который я сделала в полицию в час ночи.
— Это было идеально, — говорит она, голос её более твёрд, чем это было сегодня утром. — Ты сделала всё, что могла. Я бы не сделала ничего другого.
Она усмехается, и это заставляет её выглядеть сильнее, но и более похожей на скелет. Она протягивает руку и сжимает мою, и странно, что даже в этом состоянии она меня утешает.
Я не могу сдержать улыбку при её похвале, хотя я собираюсь рассказать ей другую ложь, чтобы охранять пределы моих способностей.
— Я не знаю, поймали ли они убийцу, но я ехала этим утром и увидела, что мистер Уэлш шёл на работу, поэтому мы определенно спасли их. Ты… ты думаешь, нам всё равно нужно позвонить кому-нибудь насчёт Дафни?
Софи откидывается назад.
— Я не знаю. Мне не нравится эта комната, в которую они запирают её на ночь. Но она уверена, что она счастлива с ними?
Я киваю.
— Однако я не уверена. Разве это не то, что сказал бы пострадавший ребенок? А что, если это только мама? Дафни выглядела искренне счастливой, увидев своего отца. Если это так, то понятно, что она не захочет оставить его.
— И что? Отец просто не замечает эту комнату? — скептически говорит Софи.
Мои плечи опадают. Я хочу, чтобы кто-то был невиновным. Кто угодно.
— Ты права. Я ненавижу это.
— Я знаю. — Она оглядывается через моё плечо, когда я слышу, как скрипит дверь, открывающаяся в холле. — Это мама. И тебе нужно в школу. Она закатывает глаза и говорит: — Возьмёшь мою домашку?
Я поднялась смеясь.
— Конечно, я возьму.
Я секунду колеблюсь, а затем наклоняюсь, чтобы обнять её. Несмотря на её слабость, она крепко сжимает меня.
— Ты знаешь, что всё в порядке, верно? — спрашивает она рядом с моим ухом.
— Это так? — спрашиваю не отрываясь.
— Честное слово. Это моя работа. Моя жизнь.