Звуки постепенно затухали, по мере того как он продвигался дальше. Его телосложение не отличалось гибкостью или слаженностью. Спину он часто горбил, поддаваясь той вредной привычке, которую успела выработать в нем сидячая работа. Его полотняные штаны давно уже покрылись коричневым слоем пыли, а грубая льняная рубаха, неприятно царапающая кожу, была хороша лишь тем, что не давала телу вспотеть и накалиться до предела под действием стрекочущей жары. Тем не менее он продолжал идти вперёд, не обращая ни на что внимания.
Колосья ржи неожиданно раздвинулись, и из них шустрой размытой полосой пробежал серый заяц, не желая слишком долго попадаться на глаза незадачливому прохожему. Любая другая дорога, хоть сколько-нибудь длинная, всегда утомляла его. Но не эта. Три километра он проходил с завидной лёгкостью, минуя поворот за поворотом, небольшие подъемы и затяжные спуски. В вышине, пытаясь повторять путь незнакомца внизу, парил аист, расправив свои широкие крылья и следуя слабым порывам ветра. Его гнездо с вылупившимися птенцами находилось где-то неподалёку, однако он почему-то решил вот так развлечь себя: то стремительно падая вниз, почти приближаясь к голове человека, то грузно набирая высоту. Впереди показались редкие деревянные избы.
Он давно здесь жил. Вернее, приезжал на несколько недель и уезжал снова. Город его угнетал. Он не мог находиться там больше месяца. Воздух становился грязным и тяжелым, пища – однообразной и безвкусной, а цвета – неяркими и унылыми. Лишь в деревне он заново возвращался к жизни. Принято говорить, что в детстве всё было больше и лучше… В общем-то, да, это действительно так. А что ещё может увидеть маленький человечек со своим весьма небольшим ростиком? Он помнил те времена, когда ещё огромные серые волки стаями ходили в сумерках по его деревне, завывая мрачные песни на каждом углу и скребясь в двери. По ночам сон никак не мог прийти к нему, заставляя слушать все эти звуки и шуршания. Однажды волчья морда даже заглянула в окно, рядом с которым находилась его голова. Пасть хищно оскалилась, и с зубов закапала мутная слюна. Но прочное стекло сдержало настойчивые попытки животного проникнуть внутрь. Тогда он, трясясь, сидел на своей постели и плакал, уткнувшись лицом в колени и пуская в пижаму сопли. Волки неторопливо собирались около окна и принимались выть на луну. С каждым рассветом они уходили. Но вскоре возвращались вновь, чтобы опять бессмысленно биться о стекло и уходить… Может, всё это ему привиделось? Да нет, о волках рассказывали многие. Только если это всё же правда, куда хищники подевались сейчас?
Дорога последний раз круто забирала влево и подводила вплотную к первым неказистым домам, наполовину покосившимся от времени. На улице было пусто. В принципе, это не так уж и странно. Необычно было другое: куда-то подевался привычный шум деревни. Скрип рукоятки, поднимающей полное до краёв ведро из глубокого колодца, кудахтанье кур и крики петухов, лай собак и пение птиц – всё это вмиг исчезло и как будто совсем не собиралось возвращаться.
Он, стараясь абстрагироваться от этого странного наблюдения, шёл дальше. Вот и его хата. Хлипенький забор и шаткая калитка в нём. Всё та же лавка, буквально вросшая в боковую стену его избы. На крыше ровной линией лежала подгнившая лестница. Рядом устремлялась вверх кирпичная труба. Калитка обыденно скрипнула за его спиной. Трава во дворе была весьма бедной – не успевала вырасти как следует, так как её с завидной постоянностью выщипывали куры. Поднявшись на крыльцо, он нажал пальцем на железную ложку, представлявшую собой своеобразный ключ, и вошёл внутрь.
В сенях, как называли это помещение в деревнях, толпился народ. Много людей. Он, расталкивая потных односельчан, проследовал дальше. Некоторых с места сдвинуть было трудно. Другие сами уходили с его пути, стоило лишь ему коснуться края их одежды. В центральной комнате он увидел… широкий гроб и крышку, обитую красным материалом, стоявшую рядом. На столе у стены горели свечи. Женщины в чёрных платках всхлипывали, понурив головы. Мужики утирали бородатые рожи и тоже смотрели куда-то в пол.