Баоюй опустил голову, задумался и прочел:
Нет жемчужин на платье, – затоЕсть за поясом меч дорогой!..
– Годится? – спросил он.
– Вполне! – закричали гости, хлопая по столу в знак одобрения.
– Ладно! – согласился Цзя Чжэн. – Продолжай!
– Если годится, я продолжу, – сказал Баоюй. – А не годится – зачеркните ее и дозвольте мне изложить мысль другими словами.
– Опять болтаешь! – крикнул Цзя Чжэн. – Если плохо, переделывают десять, сто раз! Тебе лень потрудиться?
Баоюй подумал и произнес:
Шла всю ночь боевая игра[220].Силы нет, но трепещут сердца. Полотенцем утерлась она,Пыль смахнув, а не пудру, с лица.
– Еще один раздел, – проговорил Цзя Чжэн. – Что скажешь дальше?
В ответ Баоюй произнес:
…Через год нашу землю, Шаньдун,Наводнили разбойники вдруг,
Леопарды и тигры, ониВсполошили всю землю вокруг…
– Очень хорошо! – воскликнули все. – Замечательные образы, и вторая строка весьма оригинально поясняет первую.
Баоюй продолжал:
Помышляла врага разгромитьПолководцев и воинов рать,
Бой за боем сражалась – увы,Верх над ним не смогла одержать!
Вскоре ветер зловещий подул,Он пшеничные стебли скрутил, —
Пуст Тигровый шатер и уныл,Солнца блеск на знаменах застыл…
Тихо черные горы грустят,Только реки журчат, как и встарь,
В жаркой схватке, в неравном боюБыл повержен Сюань-государь…
Ливень белые кости омыл,Травы – в брызгах багряной крови,
В лунном холоде, в желтой пылиДолго демоны труп берегли…
– Великолепно! – закричали гости, – И композиция, и изложение, и слог – все замечательно! Интересно, каково будет описание Линь Сынян. Наверняка у второго господина уже готов оригинальный переход к этому разделу!
Баоюй прочел:
Полководцы бегут кто куда,Чтоб спасенье найти от грозы,
А ведь всюду – куда ни взгляни —Пыль в Цинчжоу да груды золы.
Долгу верность, трусливых презрев,Сохранял только женский дворец,
И желанье воздать за доброЗажигалось в глубинах сердец.
– Как искусно и плавно сделан переход! – заметили гости.
– Слишком многословно, – недовольно проговорил Цзя Чжэн. – Дальше, я думаю, пойдет просто болтовня!
Баоюй снова заговорил:
Кто же первой припомнил из жен,Как был добр государь Сюань-ван?
Первой жизни своей не щадитьПоклялась Гуйхуа – Линь Сынян!
Приказала: пусть Чжао и ЦиньПоведут вместе с нею отряд,
Чтоб у бранного поля расцвелГруш весенних и персиков сад!
Что же будет? Победа иль крах?Кто предскажет грядущее им?
Но они поклялись: «Пусть умрем,Но за вана в бою отомстим!»
Слез не сдержишь – текут на седло,Грусть весенняя так тяжела!
Лат железо пока не звенит,Холодна полуночная мгла…
Разве девам злодеев унять?Им не выиграть трудной войны!
Сколь прискорбно! Убиты цветы!Ивы стройные сокрушены!
Души павших – у стен городских,А не возле родного села,
Растоптали копыта конейЭтих женщин прекрасных тела…
Устремился в столицу гонец,Обо всем, что стряслось, доложить.
Многим девам за павших подругПриходилось скорбеть и тужить…
Содрогнулся Сын Неба, узнав,Что ослабла правленья узда,
Уронили чело от стыдаОкружавшие двор господа….
Разве могут вельможи, чины,Властолюбцы, имея свой сан,
Удостоиться славы ее,Сюань-вана жены, Линь Сынян?
Я скорблю о тебе, Линь Сынян,И вздохну, и замолкнуть готов,
Только в сердце осталось ещеМного-много несказанных слов!
На этом Баоюй закончил, и все принялись выражать свое восхищение.
– Не очень удачно! – промолвил Цзя Чжэн и обратился к юношам: – Можете идти!
Баоюй, Цзя Лань и Цзя Хуань, словно помилованные узники, выскочили за дверь и отправились по домам.
Чем занимались обитатели дворца, мы рассказывать не будем, заметим лишь, что с наступлением вечера они сразу легли спать. Охваченный печалью, возвратился Баоюй домой, но, увидев в пруду лотосы, вспомнил рассказ девочки-служанки о Цинвэнь, которая превратилась в деву – Покровительницу лотосов, и от сердца отлегло. Глядя на цветы, он со вздохом подумал:
«Когда умерла Цинвэнь, я не устроил жертвоприношения у ее гроба. Но могу принести жертвы лотосам и так исполнить свой долг».
Юноше захотелось не мешкая исполнить обряд, но он сказал себе:
– Не годится совершать обряд кое-как. Даже перед цветами. Надо приготовить ритуальную утварь, надеть парадную одежду и тем проявить свое искреннее уважение к памяти умершей.
Затем он подумал: «Впрочем, древние говорили: „Водяная чечевица и белая артемизия из болот ценятся дешево, но идут на изысканные блюда для богатых, и еще их приносят в жертву духам и демонам“. Недаром говорят: „Не дорог подарок – дорога любовь“. Скорбь, переполнившую мое сердце, лучше всего излить в жертвенном поминании».
Баоюй взял белый прозрачный платок, который так нравился Цинвэнь, написал на нем тушью поминание «На смерть Покровительницы лотосов» – вступление и заключительную песню, после чего приготовил для жертвоприношений четыре любимых кушанья Цинвэнь.
В сумерки, когда все легли отдыхать, он приказал отнести жертвенные блюда на берег пруда, совершил положенные церемонии, повесил платок на стебель лотоса и стал читать:
В год Покоя Великого, после минувших невзгод,В теплый месяц, когда источают коричник и лотос густой аромат,В день, когда безысходное горе вернулось в сознанье людей[221],Юй ничтожный, в красный Двор Наслаждений войдя[222],Сто бутонов сорвал, мир овеявших благоуханьем,Шелк принес под названьем «Акулья как лед чешуя»[223]И воды зачерпнул у Беседки душистых ручьев…В чашу чаю налил, смешав его с чистой, с листьев клена опавшей, росой… …И хотя в этих действах значенья особого нет,Он вложил в них глубокое чувство, сокровенную думу свою:Пусть его приношенья дойдут до чертогов дворца в небесах,Чтобы Белый Владыка деве, любящей лотосы, их передал…[224]Вот оно, поминанье его: «…В тишине и безмолвии я подсчитал:С той поры как прекрасная дева оказалась во власти мирской суеты,Десять лет миновало и шесть,И уж канули в вечность догадки, откуда явилась она,Род ее и фамилия тоже забыты, и вспомнить их трудно сейчас.Только мне, Баоюю, пять лет обитать довелосьДа еще восемь месяцев и целый час,Там, где мы умывались, приводили в порядок себя,Пили, ели… Смеясь, предавались веселью и играм…Кто подумать бы мог, что взлетит высоко птица злобная чжэнь,Что в коварных сетях в час недобрый окажется гордый орел?Что зловоньем своим будет хвастаться чертополох,А душистый цветок, орхидею, вырвут вон из земли?А цветы – это нежность и хрупкость сама.И легко ль устоять им при буйных ветрах?И не тягостно ль ивовой ветке,Если ливень безжалостно бьет?Ядовитые твари подвергли наветам ее,Оттого и обрушился неизлечимый недуг:Словно выцвели губы вишневые,Лик, как персик румяный когда-то,Стал унылым, болезненным, – словно в недуге увял…Между тем из-за ширм, из-за пологов все лилась и лилась клевета,Через окна и двери к ней тянулись терновник, репей, ядовитые травы…Да! Когда отовсюду лишь ненависть, лишь неприязнь, —Разве можно от них избавленье найти?вернутьсяШла всю ночь боевая игра. – Речь идет о своеобразных турнирах, устраиваемых хэнваном в его женском ополчении. После ночных перепалок наложницы чувствовали себя крайне усталыми.
вернутьсяВ год Покоя Великого… В день, когда безысходное горе вернулось в сознанье людей… – Баоюй намекает на дату кончины Цинвэнь, вкладывая в слова «Покой Великий», «теплый месяц», «густой аромат» определенный иронический смысл, поскольку годы правления здравствующего императора вовсе не отличались покоем и благополучием.
вернутьсяЮй ничтожный… – В Китае с древних времен установилась традиция говорить о себе в уничижительном духе. Так поступает и Баоюй в день поминовения Цинвэнь. Двор наслаждений – название одного из павильонов сада Роскошных зрелищ.
вернутьсяШелк принес под названьем «Акулья как лед чешуя». – Речь идет об акуле-русалке с Южного моря, слезы которой превращались в жемчужины и которая дала название шелку.
вернутьсяДеве, любящей лотосы… – то же, что Покровительница лотосов – загробное имя Цинвэнь. Белый Владыка (Бай-ди, Белый Император). – См. т. I, коммент. 264).