Для усопших он воду живую носил —
поливал огород, выбиваясь из сил.
Мы не знаем теперь — был хорош или плох
тот Эзоп, Демокрит, Гераклит, Архилох,
или нет — Диоген. Он сегодня, как встарь,
тихо в бочке сидит, обнимая фонарь.
В твёрдой памяти старец и в здравом уме.
И фонарь его вечный мерцает во тьме.
* * *
Татьяне Кан
1.
В этой жизни, яростной и жалкой,
всё мы плачем и чего-то ждём…
Пахнет ночь сиренью и фиалкой,
пахнет липа мёдом и дождём.
Будущее — в дымке и тумане,
прошлое тяжёлый груз влачит.
Но с небес, как прежде, — слышишь, Таня? —
музыка нездешняя звучит.
Шмель в бутоне, словно брошь в шкатулке,
опьянённый музыкой, уснул,
и каштаны в Мирном переулке
тоже слышат некий тайный гул.
Что ей нужно, музыке нездешней?
Душу мучит, сердце бередит,
а в траве меж вишней и черешней
бабочка-капустница сидит.
2.
Кто-то чистит на кухне картофель,
кто-то плавленый режет сырок…
Жизнь прекрасна, как пушкинский профиль,
проступивший сквозь марево строк.
В том, что прожито, в том, что забыто,
музыкальная скрыта струя:
даже в мелких подробностях быта
отражается суть бытия —
детство, радость, зажившая рана,
тополь в мантии, белый как лунь,
Моцарт, Пушкин, Онегин, Татьяна,
удивительный месяц июнь.
Сон в Лазареву субботу
Смерти просты законы.
Взгляд у неё безгневный.
Смотрит на нас с иконы
Лазарь Четверодневный.
Сердце больное ноет:
нет ему в мире места…
Мама тарелки моет,
бабушка месит тесто.
Ставим на стол бутылки:
в сером пальто из драпа
в дом из бессрочной ссылки
нынче вернулся папа.
Руки и ноги целы,
снова он вместе с нами,
только повито тело
белыми пеленами.
Он головой качает,
спрашивает: не ждали?
Бабушка отвечает:
— Где же твои медали?
Видишь, как покосился,
высох и сполз к оврагу
дом твой, пока ты бился
за Сталинград и Прагу?
— Смерть — не моя забота,
Есть от неё спасенье —
Лазарева суббота,
Вербное воскресенье…
* * *
У шиповника колючки —
как железные крючки…
Доживём мы до получки,
купим в дом половички,
домотканые, рябые,
как ручей, бегущий с гор…
Под обои голубые
их положим в коридор.
Там часы гоняют стрелки,
из пространства лепят шар —
так, что звякают тарелки
и бушует самовар.
Так проходят дни и годы.
Жизнь — мгновений череда.
В платье, вышедшем из моды,
стала я как часть природы —
сныть, полынь и лебеда.
Но пока не ставлю точки:
смотрит око, дышит грудь…
Может быть, мои листочки
прочитает кто-нибудь?