— Извините, а куда Вы меня ведёте? — попыталась выяснить Виктория, но старик приложил палец к губам. Оглядываясь, стараясь не шуметь, они крались по тёмному дому. Заскрипела половица — таинственный проводник замер, прислушался и вдруг легко, будто юноша, прыгнул в окно. Виктория полезла за ним. «Очень трудно идти с человеком в разведку, если этот человек идет на рыбалку…» почему-то вспомнилось Виктории. Ей в ответственные минуты всегда лезла в голову ерунда, а нужное Виктории Чучухиной вспоминалось, лишь когда становилось ненужным — такая вот удивительная особенность памяти.
Небо было усыпано звёздами. Пел соловей, да как пел! Старичок тянул Викторию в темноту ночного сада. «А может, он маньяк, сейчас как начнет душить», — похолодела Вика и решительно остановилась.
— Или Вы объясните, куда мы идём, или я никуда не пойду!
— Да тише, тише. Будто не понимаете, — зашипел старик.
III. Москва — Санкт-Петербург, 11 июня 1740 года
— Ну-с, а теперь без утайки рассказывайте, голубушка, что же всё-таки сиё означает?
Господи, как же он достал Викторию этим вопросом! Они целый день тряслись в какой-то доисторической карете по бесконечным рытвинам и ухабам, которые Платон Дмитриевич, похититель или спутник (это Виктория так и не определила), называл дорогой в Санкт-Петербург. Сначала Виктория ждала, что они выберутся на МКАД, на Ленинградку, выберутся хоть куда-нибудь, но ожидание сменилось безнадежным созерцанием незнакомых пейзажей.
Платон Дмитриевич говорил непонятно, советовал полоумной не прикидываться и тоже, как Роман Матвеевич Соболевский-Слеповран, грозил физической расправой. Наверное, следовало сбежать, но куда? Всё, что Виктория видела из окна кареты, нисколько не манило: какие-то убогие постройки хмуро смотрели из-под соломенных крыш, бесконечные леса пугали тёмнотой чащобы, а готичный вид редких прохожих в непонятных фасонов серой одежде заставлял глубже вжиматься в сидение кареты. Но что-то же надо делать, раз так вляпалась, понять бы только во что! Первая подсказка — звонок другу.
— Платон Дмитриевич, я согласна со всем, что Вы говорите, готова дать любые показания, только позвольте сделать один звонок с Вашего мобильного.
— О чём Вы, голубушка?
— Платон Дмитриевич, мне маму нужно предупредить, что я в Питер поехала. Они же с бабушкой с ума сойдут, пока не узнают, где я!
— Хорошо, что Вы помните про своё семейство. Расскажите мне о Ваших сродственниках.
Виктория принялась подробно рассказывать про маму, бабушку, двоюродных сестер, хотя ясно было, что можно просто декламировать стихи на английском из школьной программы — результат получится тот же. Платон Дмитриевич, кивал одобрительно, но выражение серых глаз не менялось, так сочувственно слушают лишь умалишенных. Когда Виктория рассказывала, как в 2019 году бабушку положили на операцию, Платон Дмитриевич ласково улыбнулся:
— А нынче какой год по Вашему летоисчислению?
— Две тысячи двадцатый. А по Вашему исчислению?
— От сотворения мира по Греческим Хронографам 7248. От Ноева потопа по Греческим Хронографам 5006. От начала Иулианского счисления времени 6453. Ну, а от Рождества Христова 1740.
Платон Дмитриевич ждал от Виктории развития хронологической темы, но она не любила даты, напрямую не касавшиеся её биографии. Представления об историческом процессе ограничивались Днём Победы 9 мая 1945 года, были ещё татаро-монгольское иго и восстание декабристов, но датировать эти события Виктория не бралась.
Если этот придурочный не спятил, то она попала не в своё время. То есть на самом деле Платон Дмитриевич давно умер, хотя сейчас, в этом времени, где они зачем-то прутся в Петербург, он жив… Виктория запуталась.
— Платон Дмитриевич, Вы реально при царе живете?
— На Всероссийском престоле царствует Ея Императорское Величество Анна Иоанновна, — отчеканил старичок.
Что-то такое Виктория читала или смотрела. Кажется, ещё какой-то Потемкин был, или это не про Анну Иоанновну… Словом, молодец, садись, оценку знаешь.
— А Екатерина Первая или Вторая уже были?
Сказано Викторией было явно что-то совершенно неуместное. Седые брови Платона Дмитриевича изумленно приподнялись, и он вновь торжественно произнес:
— У нас царствует Ея Императорское Величество Анна Иоанновна, благослови, Господи, её царствование и даруй ей долгие лета!
Виктория горестно вздохнула: опять сказка про белого бычка, но хоть выяснялки свои бестолковые на минуту прекратил. Однако теперь уже Вику понесло:
— А с Наполеоном война уже прошла? Пугачев был или ещё будет?
Зачем Виктории понадобилось эти сведения, она и сама не смогла бы объяснить. Соотнести исторические события между собой ей было не по силам, и ответа на главный вопрос, как отсюда выбраться, из этой информации было не получить. Но невозможно молча переваривать, что за окнами не павильоны Мосфильма, и не ведения от галлюциногенного вуколовского порошка (в этом Виктория убедилась, несколько раз больно ущипнув себя за руку), а прошлое, каким-то мистическим образом ставшее настоящим.
Карета остановилась.
— Трапезничать пора подошла. Нашу беседу продолжим за столом.
Платон Дмитриевич, кряхтя, вылез из кареты (ни за что не подумаешь, что он на рассвете из окна прыгал), захотел помочь Виктории выбраться, но передумал. Окинув её критичным взглядом, предложил посидеть и подождать, «я распоряжусь: поесть Вам, голубушка, сюда принесут».
— Мне бы в дамскую комнату, — жалобно попросила Виктория. Но Платон Дмитриевич не понял. Пришлось объяснить конкретнее, на что был дан совет обождать, а по дороге выйти в спокойном месте и там оправиться.
— Я фигею, дорогая редакция, — других комментариев у Виктории не нашлось, а промолчать она, конечно же, не могла.
Потрапезничать пришлось жестким куском вареной курицы и безвкусным травяным пойлом. На посуде Виктория решила не концентрироваться, и так негатива предостаточно, значит, надо искать позитив. Вопрос — где его искать…
Дальнейший путь не отличался разнообразием: несколько раз на встречке появлялись нелепые сооружения, называемые Платоном Дмитриевичем почтовыми кибитками. Попутно он гордо поведал о своей карете, сделанной французскими мастерами. Но если в иномарке Платона Дмитриевича трясло беспощадно и яростно, каково же было в остальных средствах передвижения на этих колдобинах! Ненадолго Виктория задумалась о проблемах отечественного автопрома и дорожного строительства, но размышления были прерваны всё теми же идиотскими вопросами: Где? Что? Когда? И, главное, по чьему наущению? Платон Дмитриевич чем-то стращал, что-то сулил, но сориентироваться в ситуации и оценить выгоду сотрудничества с ним Виктория была не в состоянии, впрочем, она была не в состоянии вообще что-либо оценить и в чём-либо сориентироваться — разум отказывался воспринимать происходящее.
— Платон Дмитриевич, Вы у меня уже весь мозг выклевали, дайте подремать, — перебила Виктория очередную серию надоевших вопросов.
В карете тотчас же нашлись подушка и одеяло, мерное покачивание убаюкивало, но и сквозь навалившейся сон до Виктории доносилось: «А почему назвались Викторией? Над кем победу замыслили одержать?»
Виктория Чучухина не читала «Путешествие из Петербурга в Москву» Александра Николаевича Радищева (она вообще не питала склонности к чтению подобной литературы), поэтому и предположить не могла, что дорога до Питера может занять без малого неделю. Когда карета действительного тайного советника Платона Дмитриевича Паврищева въехала в Санкт-Петербург, Виктория уже перестала считать, сколько времени она обходится без свежего белья, костюмированные сцены у обочин перестали её интересовать, вопросы спутника слились со стуком колес о мостовую. Какая разница, что там бубнит этот оживший детектор лжи, что её ждет в этом странном мире… Ей необходимо принять душ, нарастить сломавшийся ноготь и позвонить домой.
IV. Петергоф, 21 июня 1740 года
В летних покоях императрицы Анны Иоанновны было прохладно, несмотря на июньское солнце, беспощадно палящее тем летом. Императрица не любила жары, громких звуков, темных одежд. И Платон Дмитриевич Паврищев, наряженный в расшитый золотом нежно-брусничного цвета тонкого шелка камзол, вначале радуясь прохладе, а вскоре шмыгая носом и поеживаясь от холода, полушепотом докладывал о странном происшествии: