Совет сразу же решил оделить всех мясом. Сыновья Тнарата рубили оленьи туши, а женщины разносили мясо по ярангам, помогали разжигать потухшие жирники.
Мужчины собрались в яранге-школе, и вместе со всеми туда направился Джон. Тынарахтына обносила каждого вошедшего большим куском вареного мяса и кружкой крепко заваренного чая. На столике стояла початая банка трубочного табаку, и каждый брал по мере надобности. От дыма трубок, от пара горячего мяса и чая в пологе было жарко, и все поснимали верхнюю одежду. Чукчи обнажили лоснящиеся тела с резко обозначившимися от голодной жизни ребрами, а русские остались в гимнастерках, кроме Кравченко, который был в подаренной Джоном шерстяной фуфайке.
Все слушали рассказ Тнарата о посещении и аресте могущественного Армагиргина.
— Когда мы подъехали и стали подниматься на берег к ярангам, вдруг послышались выстрелы, — рассказывал с увлечением Тнарат. — Что-то чиркнуло у меня по малахаю. Вот глядите…
Малахай Тнарата пошел по рукам. На самой макушке чернел след пули.
— Снял я малахай, и вместо прохлады стало мне жарко от страха, — продолжал Тнарат. — Залегли мы в снег, за собаками. А Драбкин стал выкрикивать короткие русские слова, которые они употребляют на войне и в революции. Все приготовились и разом выстрелили, словно на китовой охоте. Драбкин сказал, чтобы мы целились поверх яранги. Жерди, что в дымовом отверстии, в щепки разлетались… Подождали: больше никто не стреляет. Никто из яранги не выходит. Ждем, уже ноги стали мерзнуть и грудь захолодела — бежит к нам человек. Тот парень, который таскал на себе Армагиргина. Бежит, размахивает руками и кричит:
«Не стреляйте, гости! Хозяин ждет вас и поставил большой котел с оленьим мясом!»
Ну, мы пошли. Тихо идем, а ружья на всякий случай наготове держим. Ничего, дошли до яранги, а навстречу верхом выходит Армагиргин, и такая у него на лице улыбка, словно мы с большими подарками приехали. Вошли в ярангу и сделали большой сход. Я был сердитый и усталый от страха. Бычков рассказал о Советской власти и велел пастухам избрать Совет. Стали выбирать, и главным оказался Армагиргин. Сидит старик тихонько в углу, молчит, только смотрит, как угольками прожигает все глазками. Три раза выбирали, и все получался Армагиргин. Бычков много говорил, терпеливо разъяснял, рассказывал о голоде, от которого умирают старики и дети, в то время когда на острове пасется огромное стадо. Наконец, выбрали того парня, на котором ездил Армагиргин. Потом Совет решил помочь голодающим. Пошли в стадо колоть оленей, а парень, которого главой Совета выбрали, не хочет больше возить Армагиргина. Старику пришлось на своих ногах ковылять. Ничего шел, только на заснеженных кочках спотыкался, отвык, наверное. Закололи столько оленей, сколько могли увезти, а Драбкин потом строго говорит Армагиргину: «Ты арестован и отправишься в сумеречный дом в Уэлен!»
— Разве построили такой дом в Уэлене? — спросил любопытный Гуват.
— Настоящего такого дома нет, а арестованных держим в доме, где моются горячей водой.
— Хорошо там, тепло, должно быть, — предположил Гуват.
— На время мытья арестованных переводят в другое место, а в немытные дни там холодно, на полу лед, — пояснил Тнарат. — Туда отправился Армагиргин вместе с женами, которые не захотели расставаться с ним. Летом, когда придет пароход, отправят его на Камчатку, в Петропавловск на суд.
— Повезло, — проронил Гуват, и все оглянулись на него.
Парень, почувствовав недоумение, пояснил:
— Многое увидит старик.
— Много ли увидишь из сумеречного дома? — заметил Армоль.
Джон все ждал, что скажут приезжие, но они о чем-то вполголоса разговаривали между собой, а был уже поздний час, поэтому он ушел домой. За ним разошлись и остальные.
— Надо послать за Орво, — решительно сказал Антон, — Посоветуемся с ним.
— Мы можем только объявить ему, — ответил Бычков, — а постановление Революционного Совета должно быть исполнено. Ничего тут страшного нет: выясним его намерения, разберемся — либо отправим обратно в Канаду, либо вернем в Энмын… В настоящей революционной ситуации лично я бы его выслал.
Когда пришел Орво и ему было объявлено о решении Революционного Совета арестовать Джона Макленнана и выслать за пределы Советской республики, старик схватился за грудь и медленно опустился на пол.
— Это невозможно!
— Это постановление Революционного Совета, его подписал Тэгрынкеу, — Бычков показал Орво бумажку, которая не произвела никакого впечатления на старика. — Такие постановления надо выполнять.
— Но что он делал плохого? — спросил Орво. — Разве он убил кого-нибудь или ограбил? Он даже не торговал! Я все понял, когда выслушал про Армагиргина. Но чем виноват Сон и его семья? Разве революция делается для несправедливости?
— Мы делаем революцию для всего народа, а не для отдельных людей, — принялся объяснять Бычков. — Сейчас дело революции находится в опасности. Камчатский облнарревком сейчас в очень трудном положении. Белые хозяйничают в Приморье — это враги революции. Мы фактически отрезаны от революционной России. В любое время сюда может нагрянуть отряд белогвардейских карателей. В этих условиях мы должны изолировать всех, кто находится в подозрении, кто не принимает Советскую власть. Мы просили помочь, но вот какой ответ получили: «Областной комитет сообщает Вам, что ходатайство Ваше о высылке Вам заместителя в текущую навигацию выполнить не представилось возможным вследствие того, что политическое положение на Дальнем Востоке быстро меняется и что в данное время Комитет не мог подыскать подходящего кандидата».
Орво, еще не оправившийся от неожиданного известия, почти не слушал чтение документа.
— Нам стало известно, — почему-то понизив голос, продолжал Бычков, — что в оленеводческом стойбище Ильмоча появились белые. Весьма вероятно, что это люди из банды Бочкарева. Не исключена возможность их выхода на побережье именно в Энмыне. Вот почему мы убираем отсюда вашего канадца.
— Лучше меня возьмите вместо него, — тихо сказал Орво и вышел из яранги.
В яранге Джона уже все собрались ложиться спать, когда в чоттагине раздался топот множества ног, и удивленный хозяин высунулся из полога. В чоттагине было темно, и он крикнул в полог:
— Мау, посвети! Кто-то пришел.
Пыльмау осторожно, чтобы не запалить меховой полог, высунула каменную плошку с горящим фитилем и при свете колеблющегося пламени увидела Бычкова, Кравченко и еще двоих приезжих чукчей.
— Где Джон Макленнан? — строго спросил Бычков.
— Я здесь, — ответил Джон.
— Именем Революционного комитета мы должны произвести обыск и арестовать вас! — твердо произнес заранее заготовленную фразу Бычков.
— За что? — удивленно спросил Джон.
Но ни Бычков и никто из сопровождающих не ответили на вопрос. Все двинулись к хлипкой двери каморки, в которой уже никто не жил.
Наскоро одевшись, Джон последовал за ними, но чукча, оставшийся в чоттагине, преградив путь, сказал:
— Нельзя!
Побывав в каморке, Бычков и Кравченко вышли в чоттагин, держа в руках кожаный блокнот-дневник Джона Макленнана и листок с петицией в Лигу Наций.
— А в полог вас не пущу! — решительно заявила Пыльмау, вставая у меховой занавеси.
Дети, которые уже засыпали, проснулись и заплакали, предчувствуя беду. Маленькая Софи-Анканау выбралась из-под одеяла и босиком выбежала в чоттагин. Джон подхватил ее на руки и прижал к себе.
— Пусть входят в полог, — сказал он жене, — мне нечего скрывать от них. Я ничего не сделал такого, чтобы стыдиться.
— Но это наше жилище, и мы пускаем в него того, кого хотим, — не отступала Пыльмау. — Энтони! — она называла Кравченко так же, как и ее муж. — Ты много говорил о справедливости. Где она, твоя справедливость?
— Перестань разговаривать! — прикрикнул на жену Джон.