Выросткевич заорал, у него началась совершенно дикая эрекция, он огляделся в поисках ассистентки, но та ударилась о пол, превратилась в маленькую птичку с черной головкой, с красной грудкой и желтыми лапками и вылетела в открытую форточку так стремительно, что никто, кроме Выросткевича, ничего не заметил. Только вошедший после всех вальяжный милицейский начальник, который первым делом пинками выгнал журналистов, бандитов, санитаров, ассистентов и Шарабурина с представителем администрации типографии, обнюхал оставленную птичкой рюмку и приказал вошедшим за ним вышколенным подчиненным приобщить ее к делу, что и было тут же исполнено.
Есть люди — таков и Выросткевич, — которые, не беря себе за труд вникнуть в суть происходящего, согласны в том, убеждаясь очевидностями, что существующий порядок жизни и отношений соединен с большим злом. Однако такие люди единственным для себя утешением в данном вопросе имеют мысль, что другой порядок просто-таки невозможен. И дело тут не в данном порядке, как бы ни горячились эти же люди или их противники, те, кто утверждает обратное, а в том именно, что существующий порядок жизни и отношений — лишь один из многих. Дело тут в отношении ко злу, понимаемому широко, включающему в себя и то зло, которое лежит в основе устройства общества, и то, которым полнятся связи его членов.
Одни, такие как Выросткевич, убеждены, что зло неизбывно, что как бы, где бы, когда бы ни существовал человек, существование человека есть существование зла. Другие, умные и циничные, к числу которых Выросткевич уже не принадлежит, полагают, что люди суть некое множественное воплощение зла, вочеловечивание, без которого зло просто не существует и существовать не может. Третьи же, напротив, считают, что зло вовсе не обязательно есть всенепременный спутник человека, они верят в золотой век в прошлом, в то, что он наступит и в будущем, они верят, ища подтверждений в наиболее красочных событиях человеческой истории, что в сердце каждого лежит не камень, а готовый распуститься, уже распускающийся, уже распустившийся цветок добра. И, что характерно, и те и другие никогда не приходят к согласию, ибо согласие в вопросах веры невозможно, а возможно лишь подавление одних другими, то есть — зло и насилие.
В особенности же согласие выглядит кошмарно, когда оно достигается за счет подавления верящими в добро тех, кто верит во зло. Подобное случается намного чаще, чем противоположное.
В беседах о добре и зле, о возможной окончательной победе того или другого и прошла целая ночь, которую Выросткевич провел в обществе вальяжного милицейского начальника. Начальник не читал и тысячной доли тех книг, что прочел Выросткевич, но зато, прочитав всего несколько, помнил их практически наизусть. Поэтому когда Выросткевич щелкал пальцами и пытался подкрепить свои рассуждения какой-нибудь цитатой, вальяжный тут же свои доводы цитатой подкреплял, и смотрел на Выросткевича с сожалением: милицейский начальник отстаивал принципы добра, оппонент же его сомневался в их торжестве.
Подобное сомнение было совсем не характерно для убийцы, чья кисть была пришита Выросткевичу и чья личность сейчас якобы распространялась в выросткевичевском теле. Начальник убийцу знал хорошо. Тот был сентиментален, чувствителен, в общении — как минимум с милицейскими начальниками — ласков и проникновенен, ходил в церковь, носил образок, любил рассуждать о любви и спасении.
Милицейский начальник смотрел на Выросткевича и думал, что его в очередной раз обманули, как обманули в истории с бродягой, бывшим якобы внуком цесаревича Алексея, не расстрелянным вовсе, а спасшимся и закончившим свои дни в Монтре.
Перед ним сидел обыкновенный совок, у которого от наркоза чуть поехала крыша, который в глюковом состоянии напал на санитара, бежал из больницы, ограбил какого-то педрилу. Милицейскому начальнику было невыразимо скучно, ему хотелось домой, к жене и детям. Он думал о том, что делать с Выросткевичем: то ли сажать в камеру, выдерживать мутоту с прокуратурой, предъявлять обвинение, то ли отпускать под подписку о невыезде, а потом привлекать за хулиганство. Он смотрел в окно, за которым розовел небосклон, и постепенно склонялся ко второму варианту.
При выходе из отделения Выросткевича атаковали репортеры. Они совали ему под нос микрофоны, целились на него фото- и телеобъективами. Они требовали от него ответа — кто он такой, правда ли, что он уже не Выросткевич, а Крыков, правда ли, что ему скоро придется менять паспорт, переселяться в крыковскую квартиру, жить с крыковской женой, воспитывать крыковских детей и заниматься тем, чем занимался сам Крыков, а именно, основывать липовые компании, обыгрывать лохов в карты, убивать конкурентов и насиловать их женщин.