По возвращении на свалку был устроен грандиозный пир, но кому Подсухский ни пытался рассказать о своем приключении, никто, конечно, не верил: после купания в канаве все доказательства таковыми быть перестали. Когда же разомлевший Подсухский в очередной раз поведал свою историю и сожительница все услышала, то начался дикий вой, сожительница швырнула в Подсухского гнутой миской, полезла драться. Она кричала, что Подсухский хочет ее зарезать, что сам Подсухский не Подсухский вовсе, а засланный на свалку сотрудник Петровки, которому поручено выследить тех, кто прячет здесь контейнеры с предназначенными к пересадке органами. Подсухский, раньше сносивший выходки сожительницы, не стерпел, запустил в нее стаканом и попал точно в лоб. Сожительница бухнулась на спину, выгнулась дугой и заголосила: «Убил! Ой, убил!»
Что было дальше, Подсухский в точности не помнил. Вроде бы все принялись вскакивать со своих мест, все начали размахивать кулаками, а кое-кто и ножами. Подсухский вроде бы пытался уклониться от драки, но в руки ему попал здоровый дрын, которым он начал довольно удачно работать до тех пор, пока кто-то, подкравшись сзади, не огрел его по затылку. Вроде бы все было так, но ручаться Подсухский не мог. Также он не мог сказать — сколько в точности прошло времени — сутки, трое, вечность и по какой временной шкале: по свалочной или общей? — от возвращения на свалку до того момента, когда он очнулся от хлопков по щекам и брызгания водою в лицо.
Хлопал Подсухского по щекам один из тех, кто запихивал его в машину, а брызгал — другой. Над Подсухским было небо. Он лежал на траве, стрекотание бульдозеров на свалке доносилось еле-еле.
«Это вы? — с трудом ворочая языком, поинтересовался Подсухский. — Зачем? Опять? Кто вы?»
Но хлопавший — уже с меньшей грубостью, чем в первый раз, — держа Подсухского за грудки, поставил его на ноги, брызгавший вылил Подсухскому на голову оставшуюся в пластиковой бутыли воду, бутыль отбросил, и Подсухского потащили к стоявшей невдалеке машине. По ребрам Подсухского не били, ему не говорили резких слов. Его посадили в машину и повезли.
Постепенно приходя в себя, похмельный Подсухский начал предвкушать, как им займутся стилисты-массажисты, какую музыку он будет слушать. Ему было несколько странно обхождение молодой женщины, ее к нему отношение — хоть он был и мусорщиком, жителем свалки, но принципы гуманизма жили в нем, — но, с другой стороны, женщины есть женщины, думал Подсухский, — им можно простить и подобное, ведь, если разобраться, мужчина должен в определенный момент поступить к женщине в полное и безоговорочное подчинение, должен выполнять все ее капризы, а форма, в которой капризы проявляются, дело десятое.
Размышляя подобным образом, Подсухский выпал из реальности и вернулся в нее, лишь когда его вытащили из машины. Против ожидания его не повели в баню, не сняли с него вновь обретшие аромат свалки одежды, не причесывали, не массировали, его не осматривали медики — Подсухский даже думал воспользоваться случаем и обратить внимание врача на покалывания в правом боку, — ему не подбирали костюм, рубашку, галстук. На него плеснули одеколоном, по его редким волосам прошлись щеткой, лицо ему вытерли влажной душистой салфеткой. И втолкнули в комнату, где — а Подсухский бы не отказался от рюмочки водочки с яичным желтком, солью, перцем, зубчиком чеснока! — не было никаких накрытых столов, не было никаких ожидающих музыкантов инструментов, зато откровенно и вызывающе стояла застеленная плотоядным темно-красным бельем кровать с высокими железными спинками, а возле кровати ждала та самая молодая женщина.
«Здравствуйте, — сказал Подсухский. — Это я...»
Женщина не ответила на приветствие. Ее лицо было напряженно, на нем читались печаль и разочарование, обида и злость, горе и несчастье. Она курила сигарету и выпускала дым из изящных ноздрей резко, словно драконица. Она загасила сигарету каблуком и кивнула на кровать — мол, давай, голубчик, раздевайся и ложись! Подсухский застопорился, затоптался, замешкался, но сзади ему наподдали коленом, его подтолкнули чьи-то крепкие руки, он оказался возле кровати и там уже обнаружил, что на спинке закреплены браслеты наручников, что к кровати крепятся ремни и что не кровать это, по большому счету, а нечто вроде пыточного станка.