– И все же что это была за чертовщина? Вы послали меня куда-то, где карлик вытолкнул меня из окна. Что это было? Где я был? Отвечайте, Венаск, я не понимаю этих штук!
– Это была ваша прошлая жизнь, Уокер. И вы увидели там свою смерть. Вы выпали из окна? Ударились о землю? Почувствовали, как умираете?
– А должен был?
– Да. Самое важное, что вы могли сделать, – это остаться там и почувствовать собственную смерть! Кто вас вытолкнул?
– Говорю вам: карлик, назвавший меня своим сыном.
– Разве вы не хотите узнать, был ли он вашим отцом? Разве вам не хочется узнать, почему все это произошло? Это и была цель урока. Все эти магические штуки, происходящие с вами последнее время, пришли из вашей прошлой жизни.
Мое сердце колотилось, как молот по наковальне: БАМ, БАМ, БАМ.
– А вы знаете, отчего я там умер? Он поджал губы.
– Не знаю. Есть у меня одно ощущение, но вы испускаете массу всего любопытного. В вас как будто кто-то быстро переключает каналы, и я пока не могу рассмотреть ни одной картинки.
– Как мне вернуться туда, чтобы выяснить?
– После того как мы поднимемся в горы, я постараюсь дать вам пройти через пару перерождений. Знаете, что это такое?
– Вы загипнотизируете меня, и я проживу свои прошлые жизни?
– Что-то вроде этого. Но сначала вы научитесь другому. Сперва надо освоить, как правильно настраивать телеканалы, а уже потом смотреть Суперкубок, верно?
В ту ночь мы с Марис любили друг друга – медленно и глубоко. Когда мы закончили, она сказала, что ощущала, будто два облака прикоснулись друг к другу, а потом поплыли вместе, как одна великая белизна. Позже мы выяснили, что, вероятно, именно в эту ночь она забеременела. Никто из нас не удивился.
Потом мы лежали на спине, держась за руки. О случившемся у Венаска она ничего не спрашивала, зная, что я расскажу сам, как только встреча уляжется у меня в голове.
– Уокер, мы хорошо подходим друг другу, а?
– Конечно! Почему ты спрашиваешь?
Она крепко сжала мне руку, потом отпустила.
– Потому что я все больше и больше отдаю тебе себя и где-то в душе боюсь этого… Я когда-нибудь рассказывала тебе про толстяка, которого видела в Вене? Так вот, как-то у меня оставалось время перед одной деловой встречей, и я зашла в «Аиду» выпить кофе. Огромнейший толстяк, в жизни такого не видела, вошел вслед за мной и уселся рядом. Он был такой громадный, что сидел будто на булавке, а не на стуле. И знаешь, что он заказал? Я сосчитала. Три куска торта, два черпака мороженого, а когда расправился с ними, заказал кофе со Schlag[22]. И слопал это все в момент. Шуровал и шуровал, как экскаватор, даже в глазах зарябило. А когда пришло время платить, он полез за бумажником и вытащил оттуда последнюю бумажку – стошиллинговую банкноту. Счет ему принесли на девяносто восемь. Я слышала, как официантка говорила. Он дал ей сотню и велел сдачу оставить себе… Сначала я тогда подумала: как грустно! Этот большой толстяк, которому в жизни ничего больше не светит, кроме тортов, потратил в кафе последние деньги. А потом я подумала еще немного и поняла, как ошибалась и какое это с моей стороны высокомерие.
– Как это? – Я снова взял ее за руку.
– Потому что он, наверное, знал: рано или поздно эти сласти, в которых он души не чает, убьют его, и он умрет от сердечного приступа или еще чего-нибудь не лучше. Ну и что? Он любит это больше всего, так и плевать – он будет наслаждаться этим до последнего цента или до последнего вздоха. Разве не прекрасно? – Она повернулась ко мне; из окна спальни ей на плечи и верхнюю часть груди падал мягкий свет. – Не могу выразить, как я ему позавидовала. И знаешь почему? Потому что у меня никогда в жизни не было ничего, по чему бы я так сходила с ума. Ничего. Кроме тебя. Ты первый. И теперь я имею все основания бояться этого, верно? Одержимость хороша, но она может убить.
– Ты думаешь, я собираюсь тебя убить? – улыбнулся я, но она не улыбнулась в ответ.
– Не знаю. Нет, конечно, нет. Надеюсь, я достаточно тебя знаю, и потому верю, что ты всегда говоришь правду. Это немало, Уокер! Я люблю тебя. Иногда я слишком тебя люблю. Ты знаешь больше моих тайн, чем кто-либо другой. И потому ты опасен. Понимаешь, о чем я?
Я наклонился и нежно ее поцеловал.
– Можно, теперь я расскажу тебе мою кофейную историю?
– Не смейся. Это действительно было.
– Я тебе верю. И не смеюсь над тобой, Марис, Я только хочу рассказать тебе мою кофейную историю, и ты увидишь, как она тебе подходит.
Она сжала мне руку крепче, чем было надо.
– Ты не собираешься сочинить ее специально для меня?
– Богом клянусь, нет. Это случилось примерно за неделю до нашего приезда сюда. Помнишь тот день, когда я подарил тебе большой букет роз? Вот тогда. Я тоже зашел попить кофе, точно как ты. И вот, только я заказал, как увидел одиноко сидящего в углу старика. Это была большая кофейня, и у меня возникло чувство, что он сидит там каждый день. Что это его Stammtisch[23]. Казалось, все официантки его знали. Даже не знаю, почему я не отрывал от него взгляда, сразу как его заметил, – разве только из-за широкой хулиганистой улыбки, что не сходила с его лица. И слава богу, что я смотрел на него!.. Официантка принесла ему чашку кофе, и тут я впервые обратил внимание на его руки. Марис, он страдал самой страшной формой параличного дрожания или болезни Паркинсона, какую я когда-либо видел. Руки у него так тряслись, что совершенно его не слушались. Этот человек ни за что бы не смог взять чашку и поднести ко рту, не расплескав. Но он продолжал улыбаться, словно у него наготове была какая-то хитрость и он гордился этим. И что же он сделал? Этими бешено трясущимися руками он полез за пазуху и вытащил соломинку…
– Соломинку?
– Да. Большую, длинную, желтую соломинку, которую опустил в кофе. Он напоминал маленького мальчика, собиравшегося пускать пузыри, но штука прекрасно сработала. Задумайся на минутку, как.
Опустив соломинку в чашку, он больше не пользовался руками, только губами. И знаешь, что привело меня в восторг больше всего? Немножко отпив, он с победоносным видом обвел взглядом зал. Никакие предательские руки не удержат его, он все равно выпьет свой кофе.
Марис придвинулась ко мне.
– Мне нравится эта история.
– Я тоже тогда чуть не захлопал. Но знаешь, о чем я прежде всего подумал? Самое первое? Что должен рассказать об этом тебе. Отчасти потому, что хотелось рассказывать тебе обо всем. А отчасти потому… потому что ты моя соломинка. Без тебя – сейчас я знаю это – я ни за что не сумел бы…
– Пить кофе? – хихикнула Марис.
– Пить мою жизнь. Я пытался придумать, как бы дать тебе знать, как я тебя люблю. Чтобы ты поняла, что этот старик показал мне. До тебя у меня были такие же трясущиеся руки. Знаю, ты не хотела, но я так тебя люблю, что хотел бы, чтобы мы поженились.
Она приложила руку мне к губам и сказала: «Ш-ш-ш!» – но с улыбкой. Марис вся светилась, и я понял, что она думает о том же самом.
Мы уснули, прижавшись лбами. Когда потом мы вдруг проснулись, она сказала, что я разбудил ее, крепко ударив головой.
А мне приснилось кладбище. Русское православное кладбище в Санкт-Петербурге, в России, на исходе века. За высокими стенами запряженные лошадьми сани, дрожки, шуршали по заснеженным улицам, то и дело тихо позванивал колокольчик. Медленно кружась, падал снег, но это было девятнадцатое апреля, Пасха.
Кругом было полно народу, поскольку в этот день по традиции поминают умерших. Люди клали на могилы крашеные яйца, после чего вытаскивали из сумок и корзин всевозможную снедь, которую тут же ели, стоя вокруг украшенных яйцами могил, и живо беседовали друг с другом, вовлекая в разговор и мертвых.
Меня звали Александр Кролл. В детстве, когда мы играли, отец любил называть меня Реднаскела. Сегодня я пришел навестить его могилу и принес ему яйцо. Он умер год назад от рака, который медленно съедал его лицо, показывая мне, каким он останется навеки, когда болезнь с ним разделается.