Последней остановкой перед прибытием был Линц, страшно разрушенный. Впрочем, больше всего мне запомнились два товарных вагона на обочине с криво намалеванными шестиконечными звездами. Под звездами виднелась надпись: «Маутхаузен». Во Франции я не верил слухам до того дня, когда увидел улетающих еврейских детей, того самого дня, когда наш лейтенант велел нам собрать их и погрузить в грузовики. После этого я верил всем слухам о лагерях смерти. Но что я мог поделать? Что вообще в человеческих силах, когда одно слово возражения означает расстрел, а то и хуже? Лейтенант в тот день был прав: наша задача состояла в том, чтобы уберечь собственную задницу, каковы бы ни были приказы.
И это было одной из немногих тем, которые мне хотелось обсудить с отцом. Он выжил. С таким ростом нужно уметь выживать в этом мире. Мне хотелось услышать его рассказы о том, что делали нацисты и почему. Много раз в моей жизни ему удавалось придавать смысл вещам, которые лишь сбивали меня с толку. Может быть, действительно существовало разумное основание убивать этих евреев, а я просто его не знал.
Когда поезд въехал в Вену, всего через несколько минут я увидел их обоих, стоящих рядышком на перроне. Заметив меня, Элизабет бросилась было ко мне, но отец схватил ее за локоть и удержал. Потом он один двинулся ко мне своей смешной раскачивающейся походкой, как бывало, когда он спешил.
Мы встретились; он пригнул меня и расцеловал в обе щеки.
– Мой мальчик! Мориц! Ты дома. Ты здесь.
Он говорил на отцовском языке, используя секретные слова, которым научил меня, когда я был мальчиком, но которые я всегда не любил.
– Здравствуй, папа. Говори со мной по-немецки. Сейчас мне хочется слышать мой собственный язык.
Я снова плакал. Я поднял его и обнял, но через его плечо смотрел на приближающуюся Элизабет. Папа был папой, а Элизабет была домом.
– Дейв? Это Уокер Истерлинг.
– Привет! Который час? Господи боже мой, что может быть в восемь часов утра такого важного, что нельзя подождать?
– Дейв, мне нужно, чтобы ты для меня еще кое-что поискал.
– Прямо сейчас? Можно, я сначала почищу зубы? Что случилось? Ты нашел еще один скелет в семейном шкафу?
– Нет, на сей раз нечто более в твоем духе. Я хочу, чтобы ты разузнал все об истории сказки «Румпельштильцхен». Я знаю, она пришла от братьев Гримм, но хочу, чтобы ты покопался в этом и разузнал все, что можно.
Узнав в справочной, что Марис еще спит, я поехал домой – побриться и переодеться. Орландо негодовал, что я оставил его одного на всю ночь, так что мне пришлось сначала поиграть с ним несколько минут, прежде чем он ушел, задрав хвост, на некоторое время удовлетворенный.
Я устал, задеревенел и беспокоился за Марис, но когда опять оказался дома, на память мне пришел другой недавний звонок и ошеломил меня. Все, что случилось с тех пор, изгладило из памяти некоторые слова, но оставшегося хватило на полную дозу мурашек. Даже не считая того, что приснилось мне в больничном холле и что вместе с другими снами последних недель начало приобретать определенный смысл.
Приняв душ, переодевшись и поставив вариться кофе, я сел за письменный стол и стал искать бумагу и карандаш, но случайно мой взгляд упал на компьютер в углу, и я решил, что сойдет и он. Включив машину, я стал вставлять и вынимать дискеты, вводить всякие команды и выполнять прочую ерунду, необходимую, чтобы начать диалог с экраном. С мышью в руке я задумался над именами Каспар, Бальтазар и Мельхиор. Когда запустился текст-процессор, я создал новый файл и ввел эти три имени. Где-то среди привезенных Марис книг были сказки братьев Гримм, и я решил их найти. Невероятно, но эта книга оказалась второй из тех, что я вытащил из большой коробки. «Румпельштильцхен», страница 209.
Это знаменитая сказка, и я не ожидал, что она окажется такой короткой. Прежде чем прочесть ее, я быстро пересчитал строчки и увидел, что в ней не более полутора тысяч слов. Книжка Марис была на английском; потом нужно будет глянуть немецкий оригинал, но пока хватит и перевода.
То ли в детстве память настолько лучше, то ли просто мы больше умеем удивляться, но меня поразило, как хорошо я запомнил эту сказку, хотя с тех пор, как последний раз читал ее, прошло больше двадцати лет: дочь бедного мельника, якобы умевшая (по словам ее отца) прясть из соломы золотую пряжу, интерес короля, ее отчаяние, когда дошло до того, чтобы выполнять обещанное.
И стало ей так страшно, что она наконец заплакала. Вдруг открывается дверь, и входит к ней в комнату маленький человечек.
Не карлик, не гном, а «маленький человечек».
Я совсем забыл, что он взял у девушки ожерелье и колечко, прежде чем начать прясть за нее. Это не имело смысла даже в стране сказок. Если она была такая бедная, откуда же у нее драгоценности? Но я решил придержать свой цинизм, пока не дочитаю до конца.
И сразу – новая загадка. Когда девушка отдала человечку все, что у нее было, а королевское золото оставалось недопрядено, человечек требует отдать ее первенца, когда она станет королевой. Она соглашается! До этого момента предполагалось, очевидно, что мы не только на стороне девушки, но и жалеем ее за ее бедность и беспомощность. Но если она столь добродетельна, почему же так быстро согласилась на это ужасное, нечеловеческое условие? В оправдание ее решения говорится:
«Кто знает, как оно там еще будет!» – подумала Мельникова дочка. Да и как тут было горю помочь? Пришлось посулить человечку то, что он попросил.
Направляясь на кухню, соблазненный запахом свежего кофе, я чувствовал себя студентом-выпускником, пишущим дипломную работу «Критическое исследование раннегерманского сексизма в сказке „Румпельштильцхен“: Уокер Дж. Истерлинг». Вероятно, некоторые венские студенты действительно пишут что-то подобное.
Обхватив чашку, чтобы согреть руки, я посмотрел во двор, но прислоненного к стене велосипеда Румпельштильцхена не обнаружил. Мне вспомнилась сцена из «Похитителей велосипедов», где маленький мальчик смотрит, как его отец украл велосипед и за ним гонится толпа. Мой отец? Единственным отцом, какого я знал, был Джек Истерлинг из Атланты, штат Джорджия. Высокий спокойный человек, продававший место под рекламу в газете «Атланта конститьюшн» и больше всего любивший играть в бейсбол на заднем дворе со своим сыном Уокером, который так и не стал хорошим кэтчером.
Уокер, Мориц, Александер (Реднаскела), Вальтер.
Истерлинг, Бенедикт, Кролл.
Какая была фамилия мальчика в моем сне про Румпельштильцхена? Перерыв на кофе закончился. Прежде чем снова сесть за книгу, я занес в компьютер и эти имена.
На следующее утро приходит король и, увидев новую партию золота, решает жениться на девушке. Об их отношениях ничего не известно, пока через год королева не рожает своего первенца.
Родила она спустя год прекрасное дитя, а о том человечке и думать забыла. Как вдруг входит он к ней в комнату и говорит: «А теперь отдай мне то, что обещала».
Минутку. Я понимал, что это сказка, но как это «и думать забыла», если он то прежде всего и обеспечил ей удачу? Я все пережевывал это, когда через несколько строчек нашел ключ ко всей истории.
Испугалась королева и стала ему предлагать богатства всего королевства, чтобы он только согласился оставить ей дитя. Но человечек сказал: «Нет, мне живое милей всех сокровищ на свете».
Почему бы это он так сказал? Если своей магией он умел превращать солому в золото, разве не мог бы он так же создать себе настоящее дитя? Мне вспомнилось кое-что, сказанное им прошлой ночью. На счет того, что девушка обещала любить его, даже если он не может этого. Чего этого! Имелся в виду секс? Интригующее замечание, и явно не случайное. Снова перечел строчку…
Нет, мне живое милей всех сокровищ на свете.
Я набрал заголовок и задумался о мотивации. Коротышка влюбляется в девушку и прядет за нее золотую кудель. Он думает, что она полюбит его за это, хотя он не «настоящий» мужчина, поскольку не может с ней спать. Но это заставляет его бороться еще упорнее, надеясь, что за эти магические штучки она все-таки его полюбит.